Валерий Каджая
ПОЧЕМУ не любят ЕВРЕЕВ

Евреи — люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Пуля меня миновала,
Чтоб говорилось нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»
Борис Слуцкий

Гора и мышь

Как объясняет сам Солженицын, за «каленный клин» он взялся, дабы «объемно и равновесно» осветить его. Про равновесность мы уже не раз говорили. Что же касается объемности, то она получилась даже сверхобъемной — тысяча страниц текста — это вам не фунт изюму.

Будем справедливы: труд Солженицын проделал прямо-таки титанический. Перелопатить такую гору материала — это не каждому дано. Здесь одного трудолюбия мало, здесь совершенно необходима еще и некая внутренняя потребность, зов сердца, что ли. Увы, гора родила мышь. Но мышь далеко не безобидную. Эти маленькие грызуны очень часто становятся страшнейшими врагами рода человеческого, являясь разносчиками многих болезней — от туляремии до чумы. Зараженной оказалась и солженицыновская «мышь». Насколько серьезно и опасно — это покажет жизнь.

Уже первый том явил нобелевского лауреата не как самостоятельного исследователя и серьезного историка, но как заурядного компилятора — в основном, антисемитских взглядов и предрассудков, толстым слоем облепивших за двести лет сей пресловутый «каленый клин». Пытаясь разгрести этот слой, Солженицын сам еще больше в него зарылся: тысячу страниц составили два тома, но хоть бы одна стала открытием! Что нового сказал на этой тысяче страниц именитый автор? Ни одной оригинальной мысли, ни одного собственного взгляда на проблему, волновавшую и самые блистательные, и самые заурядные как русские, так и еврейские умы и перья. Если, конечно, не считать одного очень глубокого суждения, достойного занять почетное место в «размышлизмах» известного в свое время душелюба и людоведа Евгения Сазонова, сочинителя бессмертного романа «Бурный поток»:

«Именно о евреях… выносить общенациональные суждения наиболее затруднительно… Редко какой народ являет собой такой богатый спектр типов, характеров и мнений, от светлейших умов человечества до темных дельцов. И какое бы правило вы не составили о евреях, какую бы суммарную характеристику вы не пытались им дать, — тотчас вам справедливо представят самые яркие и убедительные исключения из того».

Оригинальность и новизна сих «размышлизмов» замечательна как своей универсальностью, так и всеобщим вселенским охватом, сам Сократ снял бы шляпу, если бы носил ее: замените в этой фразе еврея на русского, на француза, немца, грузина и т.д. и т.д. — что изменится? «Таков уж я, Фелица, но на меня весь мир похож», — то есть, таков весь мир, и евреи в нем отнюдь не исключение. Поднявшись на столь захватывающую дух высоту философского осмысления «каленого клина», Солженицын делает для себя (и для нас тоже, естественно) очень важное открытие: «В истории важно и что народы друг о друге думали».

Это, безусловно, новое слово в историографии. Какое имеет значение, что евреи никогда не использовали кровь христианских младенцев в ритуальных целях, что на сей счет даже папские буллы есть, но приписывает народная молва иудеям сей страшный грех, — и никуда не денешься. Но для чего тогда историк, спрашивается? Чтобы плыть по мутной волне народного суеверия? Или чтобы, преодолев его с помощью фактов и документов (тех же папских булл, например), просветить народ, открыть ему Истину? Конечно, очень важно, чрезвычайно важно, что народы друг о друге думали и думают, но в том и заключается роль историка и мыслителя, чтобы разобраться в причинных связях тех или иных явлений, определяющих взаимоотношения народов.

В первом томе Солженицын подробнейшим образом описал, что думал русский (точнее, южнорусский) народ о евреях: что спаивают они простых людей, разоряют их ростовщичеством, увиливают от производительного труда, от землепашества и прочая, и прочая — в общем, весь джентльменский набор бытового антисемитизма. При научном же рассмотрении весь этот набор рассыпается, как карточный домик, и это убедительнейшим образом доказал почти полтора века назад великий русский писатель Николай Лесков в своем классическом историко-этнографическом труде «Еврей в России».

Столь «народно-исторический» подход к теме (Солженицына, разумеется), к великому удивлению нобелевского лауреата, не встретил понимания «с той стороны», но зато получил самую высокую оценку «патриотического общества» в лице газеты «Завтра» и ее главных идеологов — Проханова и Бондаренко, чего и следовало ожидать. Уже сам этот факт красноречивее всех рецензий характеризует и дух, и содержание книги Солженицына, которую острословы тут же окрестили «Двести лет врозь». Действительно, уж лучше два по сто одиночества, чем такие двести лет вместе. А еще перефразируя известную пословицу, я бы добавил: «Скажи, кто тебя хвалит (ругает), и я скажу, кто ты».

Свою сермяжно-посконную методологию Солженицын на всю катушку использует и при анализе советского периода, только с еще большей страстностью. Исторический анализ превращается и здесь в те же самые бытовые, сниженные до кухонного уровня «размышлизмы» по поводу того, «как ОНИ умеют всегда устраиваться». Даже в ГУЛАГе, где, казалось бы, всем без исключения был уготован сущий ад, евреи ухитрялись попадать в «круг первый», согласно Данте, — самый терпимый. По иронии судьбы, а скорее благодаря особым свойствам своего характера, сам Солженицын именно в «круге первом» (по-другому, в «шарашке», как именовались научно-исследовательские институты и конструкторские бюро с полутюремным режимом) и провел большую часть заключения, ему и посвятил свой первый роман, так и названный: «В круге первом». Да и в лагерях Солженицын всегда ухитрялся пристроиться в «придурках» — так зэки называли тех заключенных, которые не надрывались на общих работах, а занимали всякого рода теплые местечки вроде нормировщика, бригадира, культработника и т.д. Был свой «круг первый» и на войне, и здесь евреи, если верить Солженицыну, тоже сумели удобно и очень плотно устроиться.

«Хотя я участник той войны, — пишет А.И., — мне меньше всего в жизни пришлось заниматься ею по книгам, собирать о ней материалы или писать о ней что-либо. Но я — видел евреев на фронте. Знал среди них смельчаков». Затем Солженицын, приличия ради, приводит несколько имен евреев-смельчаков, но тут же выливает на ложку меда пребольшущую бочку дегтя: «И все же, несмотря на эти примеры бесспорной храбрости, с горечью констатирует еврейский исследователь: “широко распространенное и в армии, и в тылу представление об уклонении евреев от участия в боевых частях”. Это — точка болевая, больная. Но если обходить больные точки — нечего и браться за книгу о совместно пройденных испытаниях… Свидетельствую: да, среди солдат на фронте можно было такое услышать. И после войны — кто с этим не сталкивался? — осталось в массе славян тягостное ощущение, что наши евреи могли провести ту войну самоотверженней: что на передовой, в нижних чинах, евреи могли бы состоять гуще» (Выделено мной. — В.К.).

И что же — это «тягостное ощущение» Солженицын, претендующий на роль историка, то есть человека, который изучает войну не только по ощущениям, но, прежде всего, по фактам, как-то пытается объяснить? Отнюдь: он лишь усугубляет его. Вопреки фактам, которые ему, как историку, коль скоро он взялся за исторический труд, должны быть хорошо известны, А.И. создает целую концепцию, основанную опять-таки на все той же сермяжно-посконной методологии, от которой несет за версту уже не просто антисемитизмом, но самой махровой юдофобией, и что печальнее всего — это вовсе не случайное заблуждение, вроде элементарного неумения сапожника, взявшегося печь пироги. Нет, это давнее, вошедшее в плоть и кровь, как говорится, «нутряное» отношение Солженицына к евреям как к народу, Богом избранному для наказания России, для ее разрушения, о чем и писал Александр Исаевич еще в 1968 году, в своей неопубликованной работе «Евреи в СССР и в будущей России», которая так неожиданно всплыла на свет Божий. Вот как выглядят в ней те же «размышленизмы», но уже без пресловутой политкорректности:

«А дальше пришла советско-германская война. Хотя я современник и участник ее, но меньше всего мне в жизни пришлось заниматься ею, собирать по ней материалы или писать что-либо. Поэтому оговариваюсь, что ни на какую научную проверку фактов и обоснованность доводов не претендую. Вот мое субъективное впечатление.

Я видел евреев на фронте. Знал среди них бесстрашных. Не хоронил ни одного (Выделено мной — В.К.). Мне приведут героев Советского Союза, двух-трех генералов. И все-таки когда мне пришлось просматривать списки воинских частей русской армии в войну 1914–18 годов, я, право же, встречал там евреев гораздо чаще, чем видел сам в наших воинских частях в 1943–45 годах. Вопрос: если евреев в нашей стране процента полтора (по переписи 1959 г. — 1,1%, но, вероятно, многие записались русскими) — то эти полтора процента были выдержаны в действующей армии? На тысячу фронтовиков приходилось ли 15 евреев? Сомневаюсь (сомневаешься — проверь! — В.К.). И если даже да, то как распределялись они между боевыми частями — и штабами, и вторыми эшелонами?

Но отклоняю свое сомнение! — пусть 1,5% были выдержаны безупречно. Однако, эта война должна была быть для евреев особой, “газаватом”! Не Россию предлагалось им защищать, но — скрестить оружие с самым, может быть, страшным врагом всей еврейской истории.

Не мобилизации следовало ждать, но толпами добровольцев ломиться в военкоматы! Не освобожденными по болезни «зайцами» цепляться к фронтовым эшелонам. (И одновременно — какая возможность возвыситься во мнении русских, укрепить свое положение в России!)

Но — не видели мы такой картины. Того массового львиного порыва, как при защите Израиля от арабов — не было. Наверняка (Выделено мной. — В.К.).

Но враг — безусловный и страшнейший! Но выдающееся военное мужество евреев доказано шестидневной войной! Что ж помешало? Какая причина?

Расслабляющий расчет: страна здесь — не наша, кроме нас — много Иванов, им все равно воевать, они и за нас повоюют с фрицами, а нам лучше сохранить свою выдающуюся по талантам нацию, и без того уже вырезанную Гитлером.

А среди забронированных от мобилизации? А в тыловых учреждениях? Там полтора процента были выдержаны? Думаю, что ой-ой-ой с какой лихвой! Но статистикой этой (как и всякой другой) никто у нас не занимался и не займется.

А вся паническая многоэшелонная эвакуация 1941 года? Из евреев — наполовину или больше? Скажут, понятно, русским не угрожало уничтожение, а евреям угрожало: и те западные области особенно евреями и были населены. А все-таки, сколько там было евреев-мужчин с медицинским справками или броней? И это бесстыдное, безоглядное, опережая запрос, швыряние денег, которые вдруг у стольких евреев оказались пачками, пачками?

Народному чувству не прикажешь, осталось у русских, у украинцев, у белорусов тягостное ощущение, что евреи прятались за их спину, что могли провести эту войну достойнее.

И когда Сталин после войны определил, что пришло время вздуть антисемитизм — он нашел готовую искру под пеплом. Да в том он и политик был, Сталин, что носом ощущал время для каждого дела».

Прошедшие десятилетия ничего не изменили в позиции Александра Исаевича, изменилась лишь тональность: вместо перехлестывающей через край истерии — благообразная назидательность. Вот как выглядит процитированный выше «вопль души» в новой редакции в «Двухстах лет вместе»:

«Но как бы неоспоримо важны и необходимы ни были все эти службы (военно-инженерные и медицинские. — В.К.) для общей победы, а доживет до нее не всякий. Пока же рядовой фронтовик, оглядываясь с передовой себе за спину, видел, всем понятно, что участниками войны считались и 2-й, и 3-й эшелоны фронта: глубокие штабы, интендантства, вся медицина от медсанбатов и выше, многие тыловые технические части, и во всех них, конечно, обслуживающий персонал, и писари, и еще вся машина армейской пропаганды, включая и переездные эстрадные ансамбли, фронтовые артистические бригады, — и всякому было наглядно: да, там евреев значительно гуще, чем на передовой» (Выделено мной. — В.К.).

Самое забавное, что это говорит человек, повторяю, который за два с половиной года, проведенные на фронте, не сделал по врагу ни одного выстрела, хотя и командовал батареей. Но батарея-то была не огневая, а «звуковая». Да, да, Солженицын командовал так называемой батареей звуковой разведки (БЗР). В ней не было ни одного орудия, лишь аппараты, засекавшие по залпам вражеские огневые позиции. А сам командир сидел в безопасном блиндаже (или в «укрывище» — на солженицынском новоязе) в нескольких километрах от передовой — в том самом 3-м эшелоне — и вычерчивал оси абсцисс и ординат и прочие синусоиды, а потом передавал свои расчеты дальнобойной артиллерии.

Опять же для «равновесности» Солженицын соглашается, что «конечно, евреи воевали и в пехоте, и на передовой…, но на отдельных примерах — ни в ту, ни в другую сторону — ничего не строится. (Совершенно справедливо замечание — В.К.) А надежной статистики, и главное, более дробной, — нет; и вряд ли всплывет когда-нибудь».

И снова полуправда

Да нет же, есть такая статистика! И достаточно она надежная, и достаточно дробная, а главное — общеизвестная: надо было только снять с себя шоры предубежденности и писать не по лжи, а по совести. Потому что я никогда, ни за что не поверю, что Солженицын, столь въедливо изучавший источники, не знал статистики, которая ясно и отчетливо показывает участие евреев в войне. Вот первое Большое число, которое, кстати, приводит и сам Солженицын: в годы Великой Отечественной войны было мобилизовано в армию 434 тысячи евреев, и сам же подтверждает, что «пропорция евреев — участников войны, в целом, соответствует средней по стране». А еще были партизаны, подпольщики — в общем, полмиллиона наберется.

Для того, чтобы лгать, не обязательно говорить или писать ложь — можно ограничиться и полуправдой. Порой это дает даже больший эффект. На такой полуправде построены оба тома «Двухсот лет вместе» — в результате получилась Большая ложь. Солженицын вполне сознательно, иначе не объяснить, ибо тогда рушится вся его концепция, умалчивает о том, что из полумиллиона воевавших евреев погибло около 140 тысяч, то есть, почти треть. Погибли не в Ташкенте и не в Алма-Ате — на фронте погибли, естественно.

Следующее Большое число красноречиво свидетельствует о том, как воевали евреи: 157 из них были удостоены звания Героя Советского Союза — по этому показателю на тысячу воевавших, они стоят на первом месте среди других воевавших народов! Всего же в ходе Великой Отечественной войны боевые награды получили 161 тысяча евреев! Но это абсолютная цифра. Русские, например, среди награжденных составили 6 миллионов 173 тысячи, но и призвано в армию их было 19 млн. 650 тысяч! Если же перевести абсолютные цифры в относительные, то картина открывается довольно любопытная. Для этого делим число всех мобилизованных на количество наград и получаем, что одна награда приходится на 3 еврея, далее на 3,1 украинца и белоруса (говоря спортивным языком, поделили второе и третье места), и лишь четвертыми по этому показателю (3,2) идут русские. Если к тому же прибавить, что из воинов-евреев, как минимум, 10 процентов записали себя в своих анкетах русскими, то и общие цифры тоже следует скорректировать на столько же.

Так, из письма жительницы Сочи Татьяны Просветовой, опубликованного в 16-м номере за 2002 год журнала «Слово инвалида войны» неожиданно выяснилось, что ее отец, штурман Петр Данилович Просветов, Герой Советского Союза, в анкетах писался русским, хотя на самом деле был еврей.

Еще более яркий пример — отец нашего нынешнего премьер-министра Ефим Борисович Фрадков, командир орудия 971 артполка 110 стрелковой дивизии. Звания Героя удостоился за беспримерное мужество, проявленное при отражении многочисленных танковых конратак немцев в Восточной Пруссии. В анкетах писался, как и его высокопоставленный сын, — русским.

Кроме передергивания цитат или такого их обрезания, что они приобретают прямо противоположный смысл, или весьма произвольного выдергивания их из контекста, есть еще один излюбленный прием у Солженицына: он находит какого-нибудь еврея с устраивающими его (Солженицына) рассуждениями, обильно их цитирует и выдает эти частные рассуждения за позицию евреев в целом. Судите сами.

«А вот недавно в израильской периодике притекло интересное свидетельство. Когда в начале войны Иона Деген захотел идти добровольцем в комсомольский взвод, то другой еврейский юноша, Шулим Даин, которого Иона звал с собой, ответил, — «что было бы счастьем, если бы евреи могли следить за схваткой со стороны, что это не их война (Выделено мной. — В.К.), хотя, быть может, именно она принесет им прозрение и поможет восстановить Израиль. “Когда меня призовут на войну, я пойду на войну. Но добровольно? — ни в коем случае”». И можно охватить, что не один же Даин так думал, а особенно среди евреев постарше и с большим жизненным опытом. И такое настроение у евреев, особенно тех, что были преданы всевечной идее Израиля, можно вполне понять. Но все же с недоуменной оговоркой: враг шел — главный враг евреев, на уничтожение прежде всего евреев, — и как же мог Даин и сходно мыслящие остаться нейтральными? (Выделено мной — уже не один Даин, но и некие «сходно мыслящие», хотя на самом деле так мыслит за евреев сам Солженицын. — В.К.), — а русским, мол, так и так защищать свою землю. Современный комментатор (знаю его лично: фронтовик, потом зэк) заключает: «ни у кого из пожилых ветеранов войны уже в наши дни я не встречал такой ясности мысли и глубины понимания, как у Шулима Даина (потом погибшего под Сталинградом): “сцепились насмерть два фашистских чудовища, и что нам в том участвовать?”»

Цитата взята из статьи, напечатанной в 1990 году в журнале «22», издающемся в Израиле. Но здравый смысл подсказывает: чистой воды инсинуация. В данном случае мысли, произвольно приписанные Шулиму Даину: не мог этот парень в 41-м так говорить и думать, иначе не погиб бы под Сталинградом, придумал бы что-нибудь, чтобы увильнуть от армии. Что же касается «двух фашистских чудовищ», то есть гитлеровской Германии и сталинского СССР — то это уже терминология 60–70 годов, если не более поздняя.

И снова забавная ситуация, так и хочется сказать: «Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» Ибо 1 сентября 1941 года сокурсник Солженицына по Литературному институту Павел Коган, срочно вернувшись из Армении, где подрядился на лето в археологическую экспедицию, пошел на курсы переводчиков. Вообще-то сначала он явился в военкомат, чтобы записаться добровольцем в армию, но ему без долгих разговоров дали от ворот поворот — по причине крайне слабого зрения. Закончив курсы, Коган добился своего — его отправили на фронт. И он вскоре погиб под Новороссийском. Погиб даже не как герой, а, скорее, как святой. Он пошел в разведку, чего не обязан был делать, но нечто, называемое высшим проявлением духа, заставило его, полуслепого, быть рядом с еще более юными, чем он, почти мальчишками, ребятами из разведгруппы, чтобы помочь им взять «языка». Они взяли «языка», но поэта навсегда оставили лежать в той земле. А какой был талантище! Он только-только начинал свой путь в поэзии, и так трагически его оборвал! А Солженицын 1 сентября 1941 года пошел учить математике и астрономии ребятишек в городке Морозовске под Ростовом. Но вот еще пример — его приводит уже Солженицын. «Борис Израилевич Файнерман: в 17 лет, в июле 1941, он пошел добровольцем (выделено мной. — В.К.) в стрелковый полк, в октябре ранен в обе ноги, попал в плен, бежал, на костылях вышел из окружения; у нас, конечно, посажен “за измену Родине”, но в 1943 году добился из лагеря замены на штрафную роту и отвоевал там, потом стал автоматчиком танкового десанта и еще дважды ранен».

Борис Слуцкий в 1941 году окончил тот же Литературный институт им. Горького, в котором учился и Солженицын. Всего на год был младше. Но в отличие от последнего, не стал дожидаться, пока его призовут в армию, а вступил в нее добровольцем. Уже осенью 41-го был тяжело ранен, несколько месяцев пролежал в госпиталях, но вернулся в строй. В самом конце войны получил тяжелейшую контузию — последствия ее остались на всю жизнь. Солженицын посвятил Слуцкому всего одну строчку: «Более чем реально воевал поэт Борис Слуцкий», передает его выражение: «Я весь прошит пулями». Понимай, как знаешь: то ли действительно воевал реально, то ли это стихотворный образ, «его выражение». Но не в этом суть. Слуцкий не дожил до выхода в свет «Двухсот лет вместе», но его стихотворение, отрывок из которого я взял эпиграфом, читается как ответ на главу «В годы войны», особенно на ту строку из опуса «Евреи в СССР и будущей России», который Солженицын держал в глубокой тайне: «Я видел евреев на фронте. Не хоронил ни одного!» Фраза мерзкая сама по себе, но в контексте оценки Солженицыным участия евреев в Великой Отечественной войне — просто непотребная. Да, если верить Солженицыну, «евреев не убивало». По существу А.И. в своей книге канонизировал этот гнусный антисемитский миф, рожденный сталинской пропагандой и закрепившийся в сознании обывательской массы.

А кто мешал, или что мешало Солженицыну пойти добровольцем на фронт? «В середине октября Саню призвали, — пишет в своей книге «В споре со временем» Н.Решетовская, — (подчеркиваю: призвали, как Шулима Даина, не сам рвался на фронт, определили в гужтранспортный батальон. — В.К.) …запрягать лошадей, да еще находясь в глубоком тылу…» Как на это реагировал пламенный патриот Солженицын? «Сегодня чистил навоз и вспомнил, что я именинник, как нельзя кстати пришлось», — пишет он не без иронии 25 декабря. Но угнетает его не столько положение обозника, и что для него, русского человека, эта война должна быть «газзаватом», ибо России пришлось скрестить оружие с самым страшным врагом всей истории. Нет, его тревожит совсем другое: «Нельзя стать большим русским писателем, живя в России 41–43 годов и не побывать на фронте», — сокрушается он в другом письме. Коган, Слуцкий, Файнерман — те рвались на фронт защищать Родину, Солженицын же думал о впечатлениях, столь необходимых для писателя. Но даже и в этом случае почему бы горе-обознику не добиться отправки на фронт? Это же было массовым явлением, когда ровесники Солженицына, по тем или иным причинам несшие службу в тылу (армия — это ведь не только фронт), забрасывали начальство рапортами с просьбой отправить их именно на передовую. Как правило, такие просьбы, особенно если они исходили от рядовых, выполнялись сразу же — если парень сам так рвется в бой, значит выйдет из него толк. Но были и другие случаи, когда человек нужен был в тылу.

Еврей Иосиф Бумагин попал на фронт, можно сказать «под занавес» — в апреле 45-го. До этого после окончания в 1942 году Владивостокского пехотного училища служил на Дальнем Востоке. Только после многократных рапортов его просьба была, наконец, удовлетворена. Он оказался в самой гуще боев — за город Бреслау. Иосифа назначили командиром пулеметного взвода.

Сражаться приходилось за каждый дом. В непрерывных боях прошло две недели. При атаке одного из зданий огонь двух пулеметов из подвала прижал наших к земле. Бумагин выдвинул вперед один из своих расчетов, но тот весь погиб. Тогда лейтенант сам подполз к подвалу. Ему удалось двумя гранатами подавить огонь, и он решил, что уничтожил оба пулемета, но, когда по его команде пехотинцы бросились в атаку, застрочил оставшийся в живых немец. Бумагин поднялся во весь рост и грудью закрыл амбразуру. Это произошло 24 апреля. До конца войны оставалась ровно неделя! Посмертно лейтенанту Иосифу Бумагину было присвоено звание Героя…

«Получила известие о том, что Саня в Костроме до 15.09. Ура! Значит еще в безопасности!» — вспоминает далее Н.Решетовская, которая сама в то время находилась в эвакуации… в Алма-Ате. И только в конце 1942-го Солженицын попадает, наконец, на фронт, в ту самую «батарею звуковой разведки». И после этого у него хватает совести обвинять еврея Шулима Даина, который не рвался в добровольцы, хотя от своего долга перед Родиной не уклонился и достойно, ценой жизни исполнил его. Для чего же понадобилось Солженицыну столь кощунственно бередить память своего ровесника-еврея, сложившего голову под Сталинградом? А для того, чтобы подвести нас к следующей мысли, которой Александр Исаевич одержим до мозга костей:

«Самобережливость и осторожность — у евреев сквозь всю историю рассеяния, да, — но той же историей и объясняются. А в Шестидневную и другие войны Израиля — они доказали свое выдающееся военное мужество».

Свое выдающееся военное мужество они доказали — и в гораздо большей степени — в Великую Отечественную, я уже приводил цифры. Подобных примеров не знают ни Шестидневная война, ни другие войны Израиля, и эти примеры не нуждаются ни в каких комментариях: так сражаться, не щадя жизни, можно только за родную землю, «за любимую девушку, за родной огонек». Но Солженицын, словно не зная ничего об этих фактах, упрямо зудит свое:

«И тогда позицию Даина не понять иначе, как — расслабляющее чувство того самого двойного подданства, которое рассматривал петроградский профессор Соломон Лурье в 1922 году как объясняющий и один из главных источников антисемитизма: еврей, живущий в стране, принадлежит не только этой стране — потому его чувства неизбежно двоятся. Евреи “всегда были националистически настроены, но объектом этого национализма было еврейство, а не моя страна, в которой евреи жили”. Неполная заинтересованность (это уже самолично Солженицын. — В.К.) в этой стране. Ведь впереди всегда — для многих неосознанно, а маячит — уже без сомнения свой Израиль».

Значит потому полегли на фронтах Великой Отечественной 140 тысяч евреев, что сражались за свой Израиль? Или все-таки они сражались за свой СССР, то есть за свою Россию? Эх, Александр Исаич, Александр Исаич! Евреев можно любить, можно ненавидеть, можно в упор не видеть — совесть только свою терять не надо, тем более, что это единственное, чего не может потерять человек, если только сам того не захочет.

Но вот какая мысль пришла мне в голову при чтении главы «В войну с Германией»: а была ли для самого Солженицына эта война Отечественной? Случайно ли, что писатель, и не какой-нибудь, а лауреат Нобелевской премии, практически ни одного серьезного произведения не посвятил ей? А ведь фронтовик, и войну видел не с наскоку, как именитые К.Симонов, А.Фадеев, М.Шолохов и многие другие, написавшие о ней романы, повести, поэмы, стихи и рассказы, хотя все-таки лучшие произведения о войне создали именно писатели-фронтовики: Василь Быков, Григорий Бакланов, Виктор Астафьев, Виктор Некрасов... И Солженицын мог бы вполне оказаться в этом ряду, ибо подобно им, пропустил войну через себя, знал ее воочию, на собственной шкуре испытал, что такое фронт. Сначала я отогнал эту мысль как крамольную, но она упорно возвращалась раз за разом, пока не втемяшилась в меня бесповоротно и я уже не могу никак выбросить ее из головы. И вот о чем думаю: ведь воевал Солженицын не только за Россию, которую любил, «как сын, как русский, пламенн
о и нежно», но и одновременно и за Советскую власть, «эту злую еврейскую мачеху», которую он ненавидел всеми фибрами души. Да, Россия победила. Но победила и Советская власть, ставшая благодаря победе еще сильнее. И она, эта злая мачеха, вместо благодарности отправляет за колючую проволоку человека, не жалевшего жизни ради ее победы. О чем же тогда писать: радоваться Победе или, напротив, сожалеть о ней?

Советская власть для Солженицына — это еврейская власть. Отсюда и все его отношение к евреям, столь откровенно выраженное во втором томе «Двухсот лет вместе», и к их вкладу в общую Победу. Но для евреев не было раздвоения, а Солженицын оказался «двоеданцем», потому и не смог написать ничего о войне, а предпочел писать о евреях. О том, как плохо они воевали… Но воевали они как раз-то хорошо. Об этом говорит сухая статистика* :

СРЕДИ ВОИНОВ-ЕВРЕЕВ, ПОГИБШИХ И УМЕРШИХ ОТ РАН 77,6 ПРОЦЕНТА СОСТАВЛЯЛИ РЯДОВЫЕ СОЛДАТЫ И СЕРЖАНТЫ И 22,4 — МЛАДШИЕ ЛЕЙТЕНАНТЫ, ЛЕЙТЕНАНТЫ И СТАРШИЕ ЛЕЙТЕНАНТЫ, то есть тот самый первый эшелон, которого Солженицын никак не сумел разглядеть со своего третьего. Повторяю, такова статистика. Очень надежная — это все данные Управления кадров Министерства обороны СССР, публиковавшиеся в открытой печати. Копаясь в мелочах, слона Солженицын не приметил. Точнее, не захотел приметить. А если еще точнее — приметил, но отвернулся и сделал вид, что не приметил. Эта статистика Солженицына не устраивает, ибо тогда никак не объяснить его «тягостное ощущение, что наши евреи могли провести ту войну самоотверженней».

Поистине, трудно жить не по лжи, потому не всем и удается… Но надо!

Еврейская мать

24  августа 1941 года в Москве был организован еврейский митинг. Выступая на нем, Соломон Михоэлс сказал проникновенные слова:

«Еврейская мать! Если у тебя даже единственный сын, — благослови и отправь в бой против коричневой чумы!»

Думаю, прочтя эти строки, Солженицын пожмет плечами: «Патетика. На митинге можно сказать, что хочешь. А в жизни — бесстыдное, безоглядное, опережая запрос, швыряние денег, которые вдруг у стольких евреев оказались пачками, пачками… За такие деньги можно купить любую справку, любую броню».

Я бы посоветовал Александру Исаевичу съездить на подмосковное кладбище в Малаховке и найти там могилу, на скромном гранитном памятнике над которой такая же скромная, но так много говорящая надпись:

СОЛДАТСКАЯ МАТЬ
Сарра Мордуховна Завельская
1892-1968
Лазарь
Абрам
Семен
Владимир

В самом начале войны все пятеро сыновей Завельской ушли на фронт. Младшему Семену было всего 18. Только Рафаил — командир «ИС» — дожил до Победы, хотя пришлось пройти через самые ожесточенные сражения под Москвой, Сталинградом, Воронежем и далее до Берлина. Его танк один из первых ворвался в Тиргартен.

На другом московском кладбище — Хованском, лежит Раиса Наумовна Бренер. Рядом с ее фотографией на памятнике — портреты трех ее погибших сыновей: Льва, Наума и Бориса. Белла Вольфовна Розинская из Чернигова проводила на фронт шестерых сыновей и двух дочерей: Менаша (Миша), Нохим, Владимир и Нина сложили свои головы в боях. Ушли на войну и погибли пять братьев Пескиных из Витебска, пять братьев Шнейдерштейн из местечка Городок, шесть братьев Альтерман из города Речица Гомельской области, по четыре брата Гельфанд, Манилович, Фукс, Промышленниковых, Грайфер, Калико, Горштейн, Юданиных, Вышедских, из пяти братьев Слободэр домой вернулся лишь младший Исаак, хотя дома, как такового, уже не было — всю деревню Блонь, что в Минской области, сожгли фашисты. В многодетной семье Мордухая Плоткина, проживавшей в Бобруйске, было восемь братьев и две сестры. Все ушли воевать в самом начале войны. Шестеро братьев погибли, а двое вернулись инвалидами. Об их матерях ничего не известно — они сгинули в огне Холокоста. Но уж точно, не швыряли они деньги «пачками, пачками», чтобы увильнули их дети от фронта, думаю также, что и не восклицали они патетически: «Благословляю тебя сын (дочь) на священный бой против коричневой чумы!» Скорее, они вели себя, как моя бабушка, потомственная кубанская казачка, провожая на войну своего единственного сына, — она плакала и, оторвавшись от его груди, на прощанье только и сказала: «Береги себя, сыночек…»

Фильм «Отец солдата», где главную роль сыграл блистательный актер Серго Захариадзе, с триумфом обошел весь мир. В нем рассказывалось о судьбе уже немолодого кахетинского крестьянина Махарашвили, который отправился навестить сына, воевавшего где-то далеко в Европе, и в поисках его сам стал солдатом и, наконец, нашел сына, но лежащего в гробу. Оказывется, на подступах к Берлину они воевали совсем рядом, но даже не догадывались об этом. До Победы оставалось совсем ничего, всего несколько дней, когда погиб Махарашвили-младший, командир танка.

Но жизнь, как всегда, оказывается намного насыщеннее — и по трагизму тоже, чем даже самое талантливое художественное произведение. Шолому (Соломону) Пулатову исполнилось 43 года, когда началась война. Несмотря на сравнительно молодой возраст, Шоломо был уже отцом 12-ти детей: трех девочек и девяти мальчиков, из которых младшему Рошелю было шесть лет, а старшему Давиду — 24. В первые же дни войны пятерых братьев Пулатовых призвали в армию, а в начале 42-го получил повестку и сам Шоломо. Как кормилец многодетной семьи он по закону имел право на освобождение от призыва, но даже не подумал воспользоваться им. Недолгой, меньше года, оказалась его фронтовая дорога. В начале 43-го пришла похоронка, в которой сообщалось, что рядовой 36-го гвардейского саперного полка 14-й армии Шоломо Пулатов погиб смертью храбрых. И еще четыре похоронки получила вдова Шоломо — на Давида, Сисна, Авраама и Пинхаса. Из пяти братьев, ушедших на фронт, в живых остался только Михаил. Но тяжелая рана свела его в могилу уже в 1953-м в возрасте всего 32-х лет.

Шоломо и его сыновья — лишь пятеро из десяти тысяч бухарских евреев, сложивших голову за Родину. А всего их ушло на фронт около 30 тысяч. О своем отце и братьях мне рассказал несколько лет назад Рошель (Рашид) Пулатов.

«Мы жили в Андижане. Помню, как отец приносил мороженное, как носил меня на плечах. На поминки по отцу и братьям приходили родственники, знакомые и друзья семьи — не только евреи, всех объединило общее горе. Кадиш читал раввин муло Нисим Сулейманов».

Он тоже успел повоевать, но после тяжелого ранения его демобилизовали. По инициативе муло бухарские евреи Андижана построили на городском кладбище памятник всем погибшим на войне, чьи могилы были разбросаны по городам и весям от Бреста до Сталинграда и от Волги до Эльбы. Сам Шоломо погиб в бою близ хутора Кудиново Ростовской области и там же был похоронен в братской могиле. Рошель нашел ее после долгих поисков. На двухметровом каменном пьедестале скромного памятника были высечены десять фамилий. Среди них и рядового Шоломо Пулатова.

Этот список можно продолжать до бесконечности. Все перечисленные примеры я взял из VII тома «Книги памяти воинов-евреев, павших в боях с нацизмом». Только в нем одном помещены почти девять тысяч фамилий — вот она та самая дробная статистика, об «отсутствии» которой так лицемерно сожалеет Солженицын. Но он писал другую книгу. Она ничего общего не имеет с упомянутой мной «Книгой памяти». Понимает ли Солженицын, что он осквернил память тех ста сорока тысяч евреев, кто сложил свои головы в боях за Советскую Родину, и плюнул в душу тем тремстам тысячам, которым посчастливилось вернуться с войны? Впрочем, он плюнул в душу всем евреям той большой России, которая называлась СССР. Поэтому так ханжески звучат заключительные строки «Двухсот лет вместе»:

«Надо нам понять друг друга, надо нам войти в положение и самочувствие друг друга. Этой книгой я хочу протянуть рукопожатие взаимопонимания — на все наше будущее. (Выделено мной. Так у Солженицына. — В.К.)

Не знаю, найдется ли еврей, особенно фронтовик, который протянет в ответ Солженицыну свою руку — очень сильно в этом сомневаюсь. Но ведь «такой богатый спектр» — может и найдется, чего в жизни не случается…

К оглавлению

 * * *

Полный текст книги любезно предоставлен автором редакции сайта «Еврейский Интернет-клуб» для онлайн публикации. Любые перепечатка, воспроизведение, распространение этого текста допускаются только с письменного разрешения автора.

 Обсуждение прочитанного – на JLife.ru