Благодаря исследовательской работе, проведенной Музеем еврейского наследия Донбасса, обнаружены документы, открывающие новые подробности жизни великой актрисы Фаины Раневской. Ее подлинные письма сохранились в семье Людмилы Прозоровской, с которой Фаина Раневская переписывалась долгие годы. Легендарной актрисы нет на свете более двадцати лет. Не так давно ушла из жизни и ее многолетний корреспондент «дорогая, милая, добрейшая Людмила Николаевна». Но остались неопровержимые свидетельства их заочной — они так никогда и не встретились — пятнадцатилетней дружбы.

Выйдя замуж за таганрожца, став из Подобед Прозоровской, дончанка Людмила Николаевна на долгие годы оказалась «прикомандированной» к Таганрогу. Профессии она не изменила — как работала в краеведческом музее Донецка, так, уже на новом месте, научным сотрудником поступила и в Таганрогский краеведческий. То что великая Раневская — из Таганрога, она знала и до того, а вот то, что по роду своей деятельности ей доведется общаться с артисткой, поистине народной, — даже не представляла.

Мы знаем, как охотятся за раритетами профессионалы, неистово, изобретательно, авантюрно. Таганрогские музейщики на Раневскую, как говорится, вышли давно, ну а толку? В местном краеведческом в тощей папочке с надписью «Раневская» лежали несколько открыток из Москвы. И в каждой: ей некогда — она болеет, ей некогда — она болеет… Это были откровенные отписки! Конечно же, деликатная Раневская нездоровье себе придумала, чтоб только не обижать земляков. Но переписываться с незнакомыми людьми?! «В общем, на контакт она не шла».

Новый сотрудник музея Людмила Прозоровская не по заданию свыше, а по собственной инициативе (написал бы: по велению души, но знаю, Людмила Прозоровская высокопарности не любила) садится за письмо, о котором кратко мне заметила: «Я даже заявления не могу писать по форме, трафаретно. А здесь — письмо к такому человеку!». В общем, она садится за письмо, в котором кумиру миллионов едва ли не выговаривает: «Как же это получается, уважаемая Фаина Георгиевна, что вы болеете? Зачем, дорогая, придумываете себе нездоровье? Зачем на себя наговариваете? А между прочим, город Таганрог, в котором вы родились, с тех пор сильно изменился…» — и тут же прилагает, как вещдоки, фотографии современного Таганрога. Рассказывает, что ходит к ее дому на тихой улице Фрунзе, ею многократно хоженным маршрутом. И дом стоит на том же самом месте… И тот же балкон, нависающий над парадной дверью…». Так Людмила Прозоровская создавала эффект присутствия Раневской в ее родном Таганроге, городе, с которым у нее были очень непростые мучительно-нежные отношения. Пробуждала воспоминания. Как могла, реконструировала черты давно ушедшего быта… А в конце так ненавязчиво просила ответить Таганрогскому музею. И не открыткой. А пусть и одним, но человеческим письмом.

Направляя в подарок Л. Прозоровской эту фотографию, Ф. Раневская в сопроводительном письме писала так: «А еще, моя хорошая, запомните: плохим людям я себя не доверяю…»

После первого же обращения Людмилы Прозоровской, — Раневская дрогнула. И разразилась большим содержательным письмом. Потом писем было уже не одно и не два, и даже не десять. И шли они уже не на музей, а на домашний адрес Людмилы Николаевны — из переулка в переулок: Москва, Южинский переулок, дом 3, квартира 12 — Таганрог, переулок Тургеневский, дом 101.

«Однажды я призналась Раневской, — вспоминала Прозоровская, — что мне очень нравятся евреи». Сын Людмилы Николаевны, мой приятель Володя, уже сегодня это подтверждает: «Причем мама написала это абсолютно искренне».

О чем же писала Раневская? Увы, большинство тех писем хранится в Таганрогском краеведческом, но Володя Прозоровский убежден: если они, доверительные и даже исповедальные, когда-нибудь будут опубликованы, — о Раневской мы узнаем много невероятно интересного. Это видно хотя бы по письмам, хранящимся в Володином архиве. А письма самой Прозоровской, побудившие Фаину Георгиевну работать над этими по-настоящему сокровенными текстами, — скорей всего хранятся в РГАЛИ — Российском (ранее: Центральном) государственном архиве литературы и искусства, архиве, причинившем Раневской столько боли, но об этом — чуть позднее…

А однажды, в начале семидесятых, Людмила Прозоровская решила пригласить Раневскую к себе, а точнее, в гости к Таганрогу: «Поживете Вы у нас, я буду счастлива». И, зная из писем Раневской, как та страдает от славы, наивная и чистая душа, писала ей: «Фаина Георгиевна, если Вы оденетесь как простая женщина и тайно приедете в Таганрог, Вас никто, конечно, не узнает. Я поселю Вас незаметно у себя…». «Знала ли я тогда, — вспоминала Людмила Николаевна, — что у нее такие сложные отношения с городом? Откуда? В ее памяти, также, как и в памяти ее великого земляка Чехова, — этот город сохранился, как мещанский. Да и не каждый человек хочет вернуться в свое детство, не каждый…».

Из оригинала письма Ф. Раневской Л. Прозоровской, переданного в редакцию «Нашей жизни»: «28.06.76 г. Простите, милейшая Людмила Николаевна, отвечаю на Ваше доброе, хорошее письмо с опозданием — я хворала. Это закономерно. Когда я утром просыпаюсь и чувствую, что у меня ничего не болит — я думаю, что уже померла! Спасибо за приглашение посетить Таганрог, это невозможно». Больше в переписке, длящейся годы и годы, к поездке в Таганрог они не возвращались. И в Таганроге никогда не встретились. Не встретились и в Москве. Хотя, казалось… Будучи в столице, семья Прозоровских находилась с Южинским совсем рядом. Володя мне рассказывает: «Мама постеснялась, поскромничала, и это после стольких лет сердечной переписки! Не любила себя навязывать, ты же маму помнишь?».

Когда Раневская узнала, что Людмила Прозоровская родила Володю, она написала в Таганрог большое рекомендательное письмо — советы по уходу «за Володинькой»: как его следует пеленать, как не лениться выгуливать, «вам обоим нужно больше свежего воздуха». В общем, письма были очень личные…

Раневская писала неоднократно: она не кокетничает, от славы ее уже действительно мутит, она ее угнетает, эта популярность, она давит, она лишает сна: «Надоело! Хватит! Я перехожу на другую сторону улицы, когда слышу, что: «Ой, идет сама Раневская!»:

«27.01.81 г. Вы не представляете, как утомительна популярность моя актерская. К примеру — к Новому году до тысячи приветствий, сижу, как каторжная, пишу ответы любезные… Старая для того, чтобы радоваться всему суетному»…

А еще Раневская вспоминала как весной Таганрог благоухал акациями, как ночами она выходила эти запахи вдыхать… «Но, — помню, с грустью говорила мне Людмила Николаевна, — к тому времени в Таганроге уже не пахло ни акациями, ни ночной фиалкой. Но об этом я ей не сообщала. А зачем?».

Особо памятное письмо — о том, как Раневская, будучи еще девочкой Фаиной Фельдман, обожала играть на том самом балконе: угловатая, как она писала, некрасивая и замкнутая, она предавалась одиночеству в обществе своих любимых кукол. Рассадив их по углам балкона, она читала им стихи и разыгрывала сценки…

А однажды Раневская призналась Людмиле Николаевне в том, о чем молчала всю жизнь, — как ее поперли из гимназии. Да, из Мариинской гимназии г. Таганрога, где Ф. Фельдман выказала неудовлетворительные знания по математике, она, как хроническая двоечница, была исключена. А предмет для Раневской был глубоко чуждый, он опирался на мещанский купеческий быт, который, говоря словами обожаемого ею Бабеля, она «не могла навидеть», а все математические задачи, пропитанные запахами лавок, дегтя, керосина, мук и круп — казалось, были только об этом. В общем, дух купечества проник и в эти книги. Взбунтовалась…

Уже в следующем письме Раневская сокрушалась, что проговорилась: «Ах, я, дура, проболталась! А вдруг это письмо попадет в нехорошие руки? И получится: о том, что я была актрисой, — со временем забудут, и главной ролью моей жизни будет двоечница».

Фаины Георгиевны не стало в 84-м, когда Людмила Прозоровская еще находилась в Таганроге.

«Только теперь до меня дошло, — говорит Володя Прозоровский, — при миллионах поклонников Раневская была обделена настоящим вниманием. Десятки ее писем к маме, основательных, «полновесных» и очень человечных раскрывают в ней человека удивительно талантливого, доброго и в то же время очень неприкаянного и одинокого. Вспомни ее уже хрестоматийные слова: «Боже, какая я старая! — как-то призналась она. — Я ведь еще помню порядочных людей…».