На вопросы "ЕН" отвечает председатель правления Московского еврейского культурно-просветительного общества (МЕКПО) кинорежиссер Владимир ДВИНСКИЙ.

Владимир Двинский родился в 1940 году в Москве в семье киносценариста и драматурга, автора популярных путеводителей по столице Эммануила Двинского. Окончил режиссерский факультет ВГИКа. С 1968 по 1972 годы работал на Беларусьфильме, затем в Москве на студии "Центрнаучфильм". В течение ряда лет был секретарем Союза кинематографистов России. Академик Академии кинематографических искусств "Ника". Режиссер известных фильмов на еврейскую тему "Мир вам! Шалом!" и "В субботу я - король!".
Председатель правления Московского еврейского культурно-просветительного общества (МЕКПО), член Президиума Московского межнационального консультативного совета при правительстве Москвы.

- Владимир Эммануилович, наши читатели знают вас по первому в постсоветской истории "еврейскому" документальному фильму "Мир вам! Шалом!" и трогательному "В субботу я - король!". А что было до этих картин?
- До этого было несколько десятков документальных фильмов. Меня всю жизнь интересовали две вещи - людские судьбы и исторические процессы. Иногда получалось, что это соединялось в одном фильме, - так, например, у меня был большой фильм о Льве Толстом. Я сделал много фильмов - портретов наших современников. Были фильмы об истории древнерусской архитектуры. Это должен был быть, хотя тогда это слово не употреблялось, сериал из пяти фильмов - от Киевской Руси до XVII века. Но я снял только два, дальше отказался делать - столь неприятны были идеологические требования к фильму.
Первая моя картина называлась "Царю въезд воспрещен" - это история 1909 года о том, как царь Николай II собрался в Европу, а многие страны в результате массового общественного движения, вызванного жестоким подавлением революции 1905 года, были вынуждены отказать ему в приеме. А главным героем был, не поверите, - Ленин.

- Корни вашей, скажем так, еврейской активности, они - в семье?
- Родился я в обычной интеллигентной еврейской семье. Хотя ничего еврейского, по сути, внутри семьи не было. Отец родом из Одессы, мама - из Сибири, дед ее стал купцом первой гильдии, в Иркутске до сих пор стоят каменные здания магазинов, которые он построил. Среда, в которой я жил с родителями, была вполне демократическая - журналисты, писатели, художники. И своего еврейства я никак не ощущал, и вырос совершенно ассимилированным человеком...
Мой младший брат как-то пришел домой и спрашивает: "Папа, кто мы?" Отец сперва не понял, потом сообразил, говорит: "Мы - евреи". И брат заплакал… Как же, ведь евреи такие плохие! Я только гораздо позже понял, как это было страшно: только что кончилась война, был Холокост, а мы жили в среде, где быть евреем чуть ли не преступление! Потом я много раз с этим сталкивался - и в школе, вполне, кстати, респектабельной, на улице Станиславского. В ней учились ребята из посольства ГДР, и были они жуткими антисемитами. А меня в этом антисемитизме раздражало не то, что это происходит по отношению ко мне, а совсем другое: какой же я еврей, чем я отличаюсь от остальных? Я люблю русскую литературу и историю, по-русски говорю, может быть, даже лучше, чем многие мои русские товарищи по школе, учусь уж никак не хуже, чем они. Так в чем же дело? Так что еврейская моя самоидентификация приключилась куда позже…
Хотя были два момента. После войны мой дядя, военный, забрал меня во Львов, где жили его тесть и теща. Они были совершенно шолом-алейхемовские герои. Тесть его чинил чемоданы, у него была мастерская. Я до сих пор помню запах этой крошечной мастерской. И вот тогда было это ощущение еврейского местечка…
И еще все в доме хотели, чтобы после школы я стал врачом в память деда. Мамин отец был доктор, главврач Белорусской железной дороги и больницы МПС, которую он начинал строить. В 1938 году его посадили, он погиб. И тетка моя всю войну прошла хирургом в полевых госпиталях. И я даже увлекся этой идеей. Но вдруг вычитал в справочнике для поступающих в вузы, что в Тбилисском университете есть кафедра, занимающаяся иудаикой. И я написал туда письмо, что хочу поступить. Мне ответили, что это не кафедра, а курс на факультете философии, и что вообще странно мальчику из Москвы поступать в Тбилисский университет. Это был внутренний, непонятно откуда взявшийся порыв, и когда мне отказали, я успокоился - нет так нет.

- И вместо иудаики вы начали обучаться кинорежиссуре.
- Во ВГИК я поступал очень трудно, это была чисто антисемитская история - я получил на трех экзаменах 15 баллов, больше получить было невозможно, и все равно по истории, предмету, который я знал превосходно, мне поставили двойку. И ведь с этой двойкой я имел баллов больше, чем другие. Была долгая переписка с официальными инстанциями, мне то разрешали пересдавать, то запрещали, и в конце концов, зачислили с формулировкой "как успешно прошедшего творческий конкурс и сдавшего вступительные экзамены".

- А почему именно кинодокументалистика?
- Я, конечно, не был диссидентом, но как-то не очень верил в игровое кино. Были "Кубанские казаки", "Свинарка и пастух", и они у меня вызывали раздражение, я ведь хорошо знал, что так никто не живет. А тут на экране все пело и плясало! И я сознательно поступал на документалистику.
Учиться было безумно интересно, как сейчас говорят, в кайф. Единственное, что было противно, - весь этот марксизм-ленинизм. Но я, как человек любопытный, сказал себе, что больше никогда в жизни у меня случая прочитать все первоисточники не будет. И прочитав, я как-то не полюбил коммунизм. Появились у меня вполне осознанные несогласия, сначала точечные, а затем они стали системными.
На практику я уехал в Белоруссию и там в 1968 году начал свою кинематографическую карьеру как режиссер. На Беларусьфильме я проработал четыре года, но наступил момент, когда старшее поколение режиссеров восстало против молодежи, в первую очередь пришлой. Тем более нас не так много и было - вместе с игровым кино всего тридцать режиссеров! В те времена можно было секретарю ЦК партии по идеологии позвонить из телефона-автомата, назвать свою фамилию, и тебя соединяли. Мы ж были работники идеологического фронта! Правда, было и другое - ничего нельзя было сделать, чтобы это на следующее утро не было бы известно в ЦК: кто, где, когда, с кем и сколько.
И хотя в Белоруссии я много ездил и бывал в местах, где существовали гетто, где были уничтожены евреи, никак я к этой теме не мог подойти. И дело не в том, что не дали бы снять, хотя, конечно, не дали бы, но не было внутренней потребности…

- А когда появилась эта потребность?
- Мой покойный друг пытался сделать картину "Рукою мастера": мы нашли фотографии, выполненные исключительно талантливым мерзавцем, он был в гетто и снимал убитых. Вот убитая женщина, и она эстетизирована: складочка подправлена, еще что-то - жуткое зрелище. Мы даже выяснили, кто этот человек. Но снять нам не дали. И тогда потихоньку, параллельно с прочитанными книгами реабилитированных в 60-е годы писателей, с фильмом "Обыкновенный фашизм" стало приходить некоторое внутреннее понимание своего еврейства. А погружение в тему началось относительно благополучно. Мы - покойный ныне драматург Константин Славин, Владлен Кузнецов и я - написали заявку на создание двадцатиминутной кинобиографии Шолом-Алейхема: родился, жил, писал, ненавидел эксплуататоров и любил простой народ. Такое тривиальное кино, но - про еврейского писателя. И никак не могли мы эту заявку пробить. Нам говорили: вот не снято же кино про такого-то писателя, почему надо про Шолом-Алейхема? Мы говорили, что не снято же про Шолом-Алейхема, почему надо снимать про такого-то? И так далее…
Когда только-только началась перестройка, мы решили вернуться к этой теме, но мне уже неинтересно было снимать просто биографию, хотелось чего-то другого. И придумалось: мы рассказываем о нашей жизни Шолом-Алейхему. Что было до его смерти в 1916 году, он знает, а что было после - мы ему расскажем.
Тогда уже некоторую самостоятельность получали творческие объединения. На студии имени Горького было объединение "Ладья", которым руководил Павел Арсенов - очень хороший режиссер, многие помнят его фильм "Король-олень". Он заинтересовался темой и предложил нам делать картину. Так в 1989 году появился "Мир вам! Шалом!" - семь писем к Шолом-Алейхему. Судьба Михоэлса, Варшавское гетто и Бабий Яр, исчезновение местечек, Еврейский антифашистский комитет, проблема выезда - полтора часа, каждое письмо - новелла. В фильме снялись актер Зиновий Гердт и режиссер Рафаил Рахлин, которые связывали все эти новеллы воедино. Леонид Каневский потрясающе читал текст.
Эмоциональное напряжение, которое испытали и люди, снимавшие фильм, и те, кто в нем снимался, и те, кто смотрел картину, заставили меня двигаться дальше. Ведь выходила дикость: я, еврей, так плохо знаю свою историю. И мне стало очень важно понять и себя, и немножечко мир, в котором я живу, и свое место в этом мире.

- С этого фильма началась ваша общественная еврейская жизнь?
- Кино обладает странным свойством - твой собственный фильм воздействует на тебя. Казалось бы, ты знаешь, что снимаешь, какой материал берешь, но происходит нечто, и материал вдруг приобретает самостоятельность. Ведь чем отличается хороший документалист от плохого? Плохой будет гнуть и гнуть свою линию, подгоняя под нее материал. А хороший в этом материале - своем! - увидит нерв, которым этот материал обладает, и поможет этому материалу организоваться в живую ткань. Но в результате кино меняет тебя.
"Мир вам! Шалом!" очень сильно на меня подействовал. Тогдашний руководитель МЕКПО Юрий Сокол, посмотрев этот фильм, стал убеждать меня войти в общество. И я вдруг понял, что должен это сделать. Воздействие самой картины, событий фильма, реакции людей на него открыли во мне еврейский шлюз.
"Мир вам! Шалом!" развивался спонтанно. А вот когда мы делали "В субботу я - король!", мне совершенно сознательно хотелось рассказать о том, что навеки уходит, - о еврейском местечке. Я понимал, что в местечке было много страшного - любое геттообразное существование чревато тяжелыми последствиями, - но независимо ни от чего люди жили и умирали там и в то время, влюблялись, рожали детей, работали. В конечном счете, из этого мира, мира местечек, так или иначе вышли все российские евреи, а уж американские и подавно. И мне хотелось показать сегодняшним людям, как навсегда уходит этот мир. Это реквием по местечку, своего рода памятник ему.

- Недавно вы закончили свою третью "еврейскую" картину, расскажите о ней.
- Как предполагалось, она должна была стать второй частью "В субботу я - король!". Это должна была быть одесская история - так получилось, что ни в первом моем "еврейском" фильме, ни во втором Одессы не было, а в истории русского еврейства этот город стоит особняком. И мне хотелось снять грустно-веселую историю, потому что первые две получились уж очень трагическими.
Этот фильм называется "Жила-была Одесса". Но снимали мы не только в Одессе, но и в США, на Брайтоне. Ведь "русский" Брайтон-бич создали одесситы. В Одессе мелодика речи исчезает, сегодня она стала другой. Есть осколки, но это уже осколки. А на Брайтоне эта мелодика сохраняется, сохраняется одесский юмор, одесская интонация. Там издается газета, которая называется "Одесса на Гудзоне", там есть ресторан "Одесса", магазин "Черное море". Раньше в городском саду Одессы собирались болельщики обсуждать игру "Черноморца". Сейчас поблек "Черноморец", поблекли и его болельщики, а на Брайтоне они, много лет не видевшие, как играет одесская команда, собираются каждое воскресенье и обсуждают, как играл и играет "Черноморец". Хотя поколение уходит, с ним, наверное, уйдет и ощущение американской Одессы…
Так же как и "В субботу я - король!", я делаю фильм от своего лица. Я, Двинский, рассказываю об Одессе. Я ни в коем случае не хочу выдать эти фильмы за объективную историю еврейского народа - это мои истории о народе, к которому я принадлежу и который люблю. И мне очень хочется, чтобы эти мои истории о моем народе смотрели не только евреи.

Беседовал Н. Файнких