Евгений Абезгауз мог бы не написать ни одной картины, и все равно его имя было бы на слуху благодаря его русской баньке, винограду "Изабелла" и фирменной настойке "Баркановка". Но он еще и рисует, а работы выставляются в самых престижных галереях мира. Если вы узнаете, что он является почетным гражданином штатов Кентукки и Канзас, членом ордена "Кентуккский полковник" и почетным профессором Далларманского католического колледжа, то, конечно, решите, что сейчас он живет припеваючи где-нибудь в Европе или Америке. И ошибетесь, потому что его дом-студия с садом и террасами, увитыми виноградом, находится деревеньке Эйн-Ход под Хайфой. Здесь практически с момента основания государства Израиль живут художники, литераторы, артисты и прочий творческий люд.

- Я знаю, что вы вошли в антологию "История еврейского искусства от Первого храма до наших дней", изданную музеем Лос-Анджелеса. Наверное, приятно было под одной обложкой с Модильяни, Сутиным, Пасхиным, Зарицким?
- Попав в эту компанию, я радуюсь, что еще жив! Двадцатый век в этой книге представляют всего 40 человек, и почти с каждой фамилией стоит по две даты: жил и умер. А под моей, Абезгауз, - одна. И это приятно.

- История знает немало примеров, когда художники работают, как каторжные, а слава приходит только после смерти. Взять хотя бы Модильяни и Ван Гога…
- Да, эти двое - яркие примеры того, как гению при жизни ни хрена не удалось достичь…

- Но я хотела сказать, что вам в отличие от них повезло. Вас признали "при жизни"…
- Да ничего подобного! Меня тоже ждет "посмертная" слава. Я это знаю абсолютно точно. Время от времени ко мне обращаются разные американские профессора, которые пишут книги "по теме". Но это нельзя назвать признанием.

- Мне всегда было любопытно, как человек становится художником? Точнее так: как он понимает, что рисование может стать его профессией?
- Художником я стал не сразу, хотя тяга к рисованию была с детства. И папаня, который был родом из Витебска, с родины Шагала, меня учил рисовать масляными красками, а потом отвел в художественную школу при Академии художеств... Но маменька была категорически против всех этих глупостей. Она, крупный инженер и преподаватель, говорила, что художник - это не профессия. И ребенку надо дать специальность, которая бы его кормила. В результате в году 56 я поступил учиться на инженера, в Институт связи имени Бонч-Бруевича. И инженерству я отдал восемь лет своей жизни. Но после того как я женился, родил дочь, видимо, завершился какой-то жизненный цикл, и я поступил в "Муху" и стал профессиональным художником.

- В тот период, когда Хрущев взялся за художников, вы уже были достаточно зрелым мастером. Не приходилось попадать под горячую руку вождю?
- Я по определению не мог столкнуться ни с Хрущевым, ни с Брежневым. Те, на кого "наезжали" власти, состояли в Союзе художников и Художественном фонде. Они работали в рамках соцреализма и лишь иногда позволяли себе некоторые вольности, за которые им и досталось от вождей. А наша группа была вообще против соцреализма. У нас близко ничего не было с официальным искусством, мы противопоставляли себя - ему. У нас был как бы альтернативный "Союз художников". Те, кто хотели с нами участвовать в выставках, выходили из Союза художников. Группа "Алеф", основанная мной в Питере, была частью нон-конформистского движения 60-70-х годов. Наши выставки имели громадный успех, только в Москве в 1976 году их посетили более 100 тысяч зрителей.
Поскольку мы никак не были связаны с Союзом художников, то и никаких связей с властями у нас не было, кроме того что она за нами следила…

- Ну, это еще легко сказано: "следила". Я знаю из записок одного из членов вашей группы, что это были "жесточайшие преследования, аресты, принудительные выселения, угрозы, избиения, допросы в ночное время и даже (вероятно) убийство Евгения Рухина"…
- Ну, меня тоже тогда уволили с работы за нашу московскую выставку. Это было смешно, поскольку два подразделения КГБ не смогли договориться между собой. Я тогда работал архитектором в "Ленпроекте". Там было два отдела: один занимался "сионистами", типа меня, другой - нон-конформистами. У отдела "сионизма" была инструкция не увольнять никого, потому что так легче присматривать за вольнодумцами. Пока человек ходит на работу - он всегда на глазах. А вышвырнешь - иди, ищи ветра в поле. Того и гляди, организует какой-нибудь митинг или демонстрацию. У отдела, курирующего нон-конформистов, была совсем другая инструкция: выкинуть всех на улицу, отобрать мастерские и уморить голодом. В общем, между отделами вышла какая-то нестыковочка, и меня уволили.

- И чем вы зарабатывали себе на жизнь?
- К тому моменту наши картины очень неплохо расходились. Ими интересовались частные коллекционеры - дипломаты, бизнесмены и иностранцы.

- Как вам в те годы удалось вырваться в Израиль?
- В 1972 году я подал документы, а выехать получилось только 31 декабря 1976 года. Четыре года меня держали "в отказе". И история с разрешением на выезд была очень забавной. На открытии одной из выставок группы "Алеф" в Америке сенатор Джексон агитировал голосовать за Джимми Картера. Вот к нему и обратились несколько евреев с просьбой поговорить с Картером, чтобы тот, в свою очередь, попросил Брежнева выпустить из СССР трех евреев. Двое тогда были "узниками Сиона", а я - хоть и не был за решеткой, но находился в "отказе". Тех, кто сидел в тюрьме, несмотря на ходатайство США, так и не выпустили, а вот меня Брежнев "подарил" Картеру. Я должен был срочно выехать…

- Картины вы смогли вывезти?
- Меня обыскивали с головы до ног, буквально раздевая донага. Они были уверены, что если со мной нет картин, то я везу хотя бы микрофильмы. Но ни хрена не нашли!

- Но я тоже не поверю, что вы все оставили в СССР…
- Я выезжал "чистый", пустой, потому что картины меня уже ждали в Америке. Сейчас уже можно об этом говорить. Дело в том, что за месяц до отъезда из страны я отправил работы группы "Алеф", а это было около двухсот картин, вместе с багажом американской промышленной выставки, которая проходила в Москве. Как говорится: евреи всего мира объединяйтесь!

- Просто какой-то всемирный сионистский заговор…
- Всемирный - это точно.

- А разве вы не могли официально вывезти свои работы?
- Мог, но для этого надо было оценить их в Русском музее, получить разрешение от Министерства культуры и заплатить пошлину. Лидер тогдашнего движения "отказников" Аба Таратута хотел пару моих картин вполне официально отправить вместе с отъезжающими. Мы пришли в Русский музей к главной экспертихе. Она посмотрела картинки и заявила, что Абезгауза вывозить нельзя, или придется платить пошлину в размере 600-800 рублей за каждую картину. В то время это была годовая зарплата инженера. А Таратута, с его еврейской смекалкой, и говорит: "Ну, если это так дорого, то купите их для музея!" На что работница ответила: "А зачем? Они нам даром достанутся…"

- Вам не хотелось потом отомстить всем этим чиновникам?
- С местью в сердце в 1992 году я ехал в Питер, где в Манеже должна была проходить моя выставка. Но… никого из старой команды не застал. В виду "перестройки" их всех поувольняли. Мстить было некому. В музеях сидели "наши" люди, нон-конформисты, которые раньше печатались в самиздате и были в "подполье".

- Вы помните, как приехали в Израиль?
- В свой день рождения 4 января я впервые ступил на землю Израиля. В этот же день в "Маариве" вышла большая статья про нашу группу "Алеф" с иллюстрациями… Как оказалось, эта статья у них была готова задолго до того, как мы прилетели. И когда моя фамилия появилась в списке пассажиров самолета "Эл-Ал", статью дали в печать.

- Израиль не обманул ваших ожиданий?
- Обманул, потому что мы готовились к тяжелой жизни в пустыне. Наталья сама училась делать уколы, потому что мы не были уверены, что нам хватит денег на медицинскую страховку. Мы думали: Израиль - это бедненькая страна, кругом пустыня, кругом враги, поэтому нужно быть готовым ко всему. А когда приехали, поняли, что ошибались. Мы приехали в культурную цивилизованную страну, где забота о человеке была во много раз лучше, чем там, откуда мы приехали. И уровень жизни во много раз выше.

- Вам нравятся ваши картины? Какие чувства вы испытываете, глядя на них?
- Мне ужасно нравятся мои картины. Но, к сожалению, в виду плохой памяти я не помню, что и где рисовал. У меня есть такая записная книжка-эскизник, куда я набрасываю идеи, чтобы не забыть. А потом начинаю делать и вдруг вспоминаю: мама моя, да я же эту картину уже нарисовал! Или приходишь куда-нибудь и краем глаза видишь какую-нибудь работу и отмечаешь про себя, что она здорово сделана. Подходишь ближе - так, это же моя!

- Вы себя причисляете к богеме? Ходите на разные тусовки, презентации, выставки, встречи?
- По необходимости, если не получилось отказать…

- Вы одеваетесь так, что видишь вас и сразу понимаешь, что вы художник. Но для торжественных случаев у вас, наверное, припасен смокинг?
- Смокинга у меня нет и не было. Я везде так хожу.

- А если бы вас пригласили на вручение, к примеру, Нобелевской премии, вы бы приоделись?
- Про Нобелевскую премию никогда не думал. У меня уже есть несколько почетных званий. К примеру, "Кентуккский полковник". Кроме того, вся наша компания из "Алефа" стала почетными профессорами Далларманского католического колледжа. Согласно традиции колледжа, почетный профессор должен прочесть хотя бы одну лекцию студентам. Тогда мы с Сашкой Окунем вдвоем топтались перед одним микрофоном, а нашего английского на двоих хватило на одну лекцию. Мы толкали друг друга локтем - как это по-ихнему? - кто вспоминал, тот и продолжал дальше. Студенты и преподаватели были ужасно довольны. Им было смешно.

- Ваших воспоминаний хватило бы ни на одну книгу. Не хотите засесть за мемуары?
- Ну, нет: чукча - не писатель, чукча - художник. Я могу наговорить, а журналисты потом процитировать. Вот Сашка Окунь - он, да, пишет. У него и в журнале "22" было великолепное эссе о группе "Алеф". Хотя у него, как и у любого писателя, там полно вымысла. Например, он пишет, что Абезгауз во время выставки в Луисвилле повел членов группы за хорошее поведение в публичный дом. А на самом деле, я их повел погулять по городу, и мы зашли в секс-шоп. Поскольку несколько человек вообще были впервые на Западе, то нужно было им втолковать, что к чему. В этом магазинчике был еще такой аттракцион: бросаешь 25 центов, и в специальном окошечке крутится "порнуха". Я кого-то из нашей братии посадил смотреть это кино. А Сашка потом из этого эпизода сделал великолепный рассказ.

- Я как-то читала, что вы рецепт своей знаменитой настойки "Баркановка" держите в строжайшем секрете…
- Врут. Лет тридцать назад я еще обижался на журналистов, но теперь привык. Никто же не воспринимает всерьез то, что пишут журналисты. В моей настойке 20 целебных трав. Но когда пишут журналисты, количество трав сильно зависит от того, сколько перед этим выпил корреспондент.

- Свой дом вы сами проектировали?
- А как же! На первой большой выставке в Америке я заработал деньги и начал строить. Я тогда всего лишь три года был в стране.

- Как вы познакомились с вашей женой?
- Мы учились в институте. Я стал художником, а она так и осталась инженером. В Израиле 25 лет отвечала за технологическое развитие израильских телефонных фирм в министерстве связи. Она "пережила" семь министров. В общем, была большим человеком в министерстве связи. А в прошлом году вышла на пенсию.

- Она когда-нибудь вам позировала?
- Говорят, что я ее изображаю на всех картинах... Но это, наверное, подсознательно.

- Какие отношения у вас складываются с иудаизмом?
- Я - верующий еврей, хотя и некошерный. Но каждый вечер читаю Танах, и, кстати, очень многие идеи черпаю из него.

- У вас есть серия картин, навеянная Экклезиастом: "Мир суеты и мир покоя". Что для вас покой?
- Понятия не имею. Хотя, могу предположить, что это состояние, в котором я постоянно нахожусь. У меня полная гармония с самим собой. Вот мое Средиземное море, мои виноградники, моя мастерская, в которой я могу запереться. Или - выйти в деревню, посидеть в ресторане, покалякать про искусство. Или можно неделями не выходить, и все будут думать, что я уехал за границу, а я - здесь.

- У вас есть внуки?
- Одному три года, а другому - год и два месяца. Вот скоро проснутся эти белокурые бестии. Мы пристроили на третьем этаже рядом с моей студией пару спален с ванной, чтобы внуки жили здесь, с бабушкой и дедушкой. Два старика в пустом доме - это очень нехорошо. А когда два бандита все время стараются что-то испортить - это приятно.

- Жизнь удалась?
- Я же оптимист. Мне всегда все в кайф. Жизнь идет к завершению, и честно скажу: я не помню ни одного момента, когда у меня не было бы кайфа.

Полина ЛИМПЕРТ
MIGnews.com