Шмуэль Йосэф Агнон «НОБЕЛЕВСКАЯ РЕЧЬ»*

1966 г., Стокгольм

Вот как это было. Явился ко мне ваш полномочный представитель и сообщил, что Шведская Академия удостоила меня Нобелевской премии. И я благословил Имя Его и Царство, как подобает человеку, получившему весть, добрую для него и для многих других: Благословен Благой и Благодетельствующий.

Благой - ибо благ Господь, подвигший ученых мужей досточтимой Академии удостоить одного из писателей, пишущих на святом языке, этой выдающейся почетной награды. И Благодетельствующий - ибо Он благодетельствовал мне - ведь вы избрали именно меня.

А теперь, оказавшись здесь, я произнесу еще одно благословение, как положено человеку, лицезрящему короля: Благословен Господь, Б-г наш, уделивший от Славы Своей (человеку из) плоти и крови. И поскольку я нахожусь в вашем обществе, досточтимые мужи, я говорю: Благословен Уделивший (человеку из) плоти и крови от мудрости Своей.

Сказано в Гемаре, что благочестивые жители Иерусалима садились за общий стол лишь с теми, кого знали (Сан'эдрин) 1. Поэтому расскажу вам о себе, ведь вы оказались со мной за одним столом.

Вследствие исторической катастрофы, из-за того, что Тит, император римский, разрушил Иерусалим и народ Исраэля был изгнан из его Страны, - родился я в одном из городов изгнания. Но повседневно и постоянно я воспринимал себя как родившегося в Иерусалиме. Во сне, в ночных видениях, я видел себя стоящим с братьями моими левитами в Святом Храме, поющим вместе с ними псалмы Давида, царя Исраэля. Таким напевам не внимало ничье ухо - с того дня, как наш Город был разрушен и обитатели его ушли в изгнание. Я подозреваю, что ангелы-повелители Чертога песнопений, опасаясь, как бы я наяву не пропел то, что пел во сне, вычеркнули из моей памяти эти напевы. Ведь, услышав их, сыны моего народа не смогли бы совладать с тоской по утраченному благу, и чтобы примирить меня с тем, что лишили уста мои песен, наделили меня способностью писать их.

От колена Леви веду я свой род. И я, и отцы мои - из певцов, из тех, что пели во Храме святом. По семейному преданию родословная наша восходит к пророку Шмуэлю, и именем его я наречен.

Мне было 5 лет, когда я написал свою первую песню. Случилось, что мой отец, благословенна его память, уехал куда-то по делам, я тосковал по нему и сочинил стихи. В *последующие годы я написал немало стихов, но ничего от них не осталось. Отчий дом, где одна из комнат была полна моих рукописей, сгорел в Первую (мировую) войну, и вместе с домом сгорело все, что я там хранил.

Молодые ремесленники - портные и сапожники, напевавшие мои песни за работой, погибли в ту войну. А из тех, кто тогда не погиб, иные похоронены заживо вместе с их сестрами в яме, ими же вырытой по приказу врага. Но в большинстве своем они сожжены в печах Аушвица, вместе с их сестрами, что прелестью своей украшали наш город и пели песни мои своими нежными голосами.

Участь тех, кто пел мои песни, - они и песни мои погибли в огне - стала участью книг, написанных мною позднее.

Все как одна, объятые пламенем, поднялись они на небо, ночью во время пожара, охватившего мой дом в Баден-Гомбурге. Я же тогда находился в больнице. Среди сгоревших книг был большой роман, о предстоящем выходе в свет первой его части 2издатель уже объявил.

Вместе с этим романом под названием "Общность вечноживых" сгорело все написанное мною с тех пор, как я покинул Страну Исраэля ради чужбины, в том числе книга, написанная совместно с Мартином Бубером, и сверх того 4 тысячи еврейских книг, большей частью унаследованных, а отчасти купленных за деньги, сэкономленные на хлебе насущном.

Я сказал: "...с тех пор, как я покинул Страну Исраэля", не упомянув "прежде, что жил там. Расскажу об этом.

Девятнадцати с половиной лет я приехал в Страну Исраэля, чтобы обрабатывать ее землю и кормиться трудом своих рук. Не найдя черной работы, я стал искать хоть какого-то заработка. Я стал секретарем комитета Ховэвэй-Циён2, затем секретарем "Совета Страны Исраэля" (нечто вроде зачатка парламента) и, наконец, старшим секретарем светского суда. Благодаря этому мне удалось познакомиться лично почти что с каждым жителем Страны, а с теми, с кем я не встретился на служебном поприще, меня свела любовь к моим братьям и стремление сблизиться с ними. Вполне возможно, что в те годы не было в Стране Исраэля мужчины, женщины или ребенка, с которыми я бы не был знаком.

После того, как сгорело все мое достояние, даровал Всевышний сердцу моему мудрость - я вернулся в Иерусалим. И осененный благословением Иерусалима перенес на бумагу все, что вложил Всевышний в мое сердце и в мое перо. И написал книгу о даровании Торы, и книгу, посвященную грозным дням, и книгу обо всем написанном сынами Исраэля с той поры, как нам была дана Тора.

С того дня, как я возвратился в Страну Исраэля, я выезжал из нее дважды. Первый раз - во время печатания моих книг в издательстве Залмана Шокена, и другой - чтобы посетить Швецию и Норвегию. Их выдающиеся писатели привили мне такую любовь к этим странам, что я не мог сдержать желания увидеть их своими глазами. И теперь, в третий раз, я отправился в путь, чтобы получить ваше благословение, ученые Академии.

Живя в Иерусалиме, я написал рассказы и повести, большие и малые. Некоторые из них напечатаны, большая их часть пока остается в рукописи. Я уже говорил, что мое сочинительство началось от тоски по отцу. Так и первые мои познания я получил от отца и еще от городского даяна. Им предшествовали три меламеда, у которых я учился с трех с половиной до восьми с половиной лет.

Кто мои учителя в поэзии и прозе? Вопрос этот оказался спорным. Иные обнаруживают в моих книгах влияние писателей, о которых, по убожеству моему, я и не слыхивал. Кое-кто усматривает в них влияние поэтов, о которых я слышал, но которых не читал. Каково мое собственное мнение? Чьим молоком я кормился? Не всякий помнит каждую каплю молока, которую испил, и как звали корову. Но чтобы не оставить вас ни с чем, попытаюсь объяснить, от кого я получил то, что воспринял и усвоил.

Всему предшествует Священное Писание (Танах) - по нему я учился складывать буквы. За ним следуют Мишна, Талмуд, Мидраш, толкования Раши к Торе. После них - позднейшие истолкователи Талмуда и наши святые поэты и мудрецы средних веков во главе с наставником нашим Рамбамом, благословенна его память.

Овладев латинским алфавитом, я стал читать по-немецки все, что попадалось мне под руку, и, конечно же, почерпнул из прочитанного то, что нашло отклик в моем сердце. По недостатку времени не стану приводить перечень названий. Почему тогда я сделал это по отношению к еврейским книгам? Потому, что именно они сформировали меня. И сердце подсказывает мне, что именно они" - те поручители, что рекомендовали удостоить меня Нобелевской премии.

Было и другое влияние - его оказывали каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок - евреи и неевреи, встретившиеся на моем пути. Человеческая беседа, их рассказы о себе - запечатлелись в моем сердце и воздействовали на мое перо. Так же и с природой. Мертвое море, которое повседневно наблюдал я с крыши своего дома при первых лучах солнца, ручей Арнон, где я окунался, ночные бдения с хасидами и людьми мирскими, совместная полуночная молитва у Западной стены, - все это открыло мне глаза на землю Пресвятого, благословен Он, даровавшего нгм этот город, осененный Его Именем.

Чтобы не обделить никакие создания, я обязан упомянуть и скотину, зверей и птиц, у которых учился. Ведь сказал Йов: "Он научает нас чрез скотину земную, чрез птиц небесных умудряет" (Йов 35:11). Кое-что из того, чему я научился у них, отражено в моих книгах, но боюсь, что учился у них недостаточно, и когда я слышу лай собаки, пенье птицы или крик петуха, не могу понять - благодарят они меня за все то, что я рассказал о них, или протестуют.

Прежде чем завершить свою речь, скажу еще, что если я и пропел себе чрезмерные хвалы, то сделал это ради вас же, стремясь успокоить вас, удостоивших меня своим выбором.

Сам же я в глазах своих весьма незначителен и никогда не забывал сказанного Давидом: "Всевышний! Не заносилось сердце мое, и не были надменны глаза мои, и не домогался я того, что выше меня и для меня недостижимо" (Псалом 131:1). Я нахожу для себя опору лишь в том, что удостоился жить в стране, о которой Всевышний поклялся праотцам нашим, что отдаст ее нам, как сказано: "И будут обитать на земле, которую Я дал служителю Своему Яакову, в которой обитали отцы ваши, и будут обитать в ней - они и дети их, и дети детей их вовеки" (Йехэзкэль 37:25).

Закончу я короткой молитвой:

"Дарующий мудрецам мудрость и царям - спасение, да умножит мудрость вашу беспредельно и короля вашего возвеличит. Во дни его, во дни наши, да обретет спасение Йегуда, и Исраэль - покой и безопасность. Да придет на Циен Избавитель, и радость вечная - к обитателям его, и насладятся миром незыблемым. Такова да будет воля Его! Амзн!".