“...вернуть народу гимн свободы!”

Его переводили самые значимые русские поэты Серебряного века - Вяч. Иванов, Ф.Сологуб

Он, Хаим-Нахман Бялик, самый национальный еврейский поэт, возродивший стихосложение на языке Торы, оказался признанным в русской литературе и глубоко почитаемым! Он был поэтом с израненным сердцем и душой. Его поэзию питала вечная боль о судьбе родного народа, сознание его унижения и гнев...

Мрачные годы рассеяния, казалось, заглушили поэтический голос еврейского народа. А может быть, народ Израиля оставался верен обету, который он дал в годы Вавилонского пленения - не петь песен Сиона на чужбине.

Но любовь к поэзии, ниспосланная евреям самим Богом, сопровождала их по дорогам средневековой Европы, по улицам еврейских местечек, черте оседлости бывшей царской России, Российской империи:

Жили здесь мы долгие века.
Час пришел. Пылят опять дороги.
Бейт а мидраш. Ветер и закат.
И в крови израненные ноги.
В небесах провидческие звуки.
Глас судьбы. Диаспора вечна.
Кладбища протягивают руки.
Нету сил. Но в путь велит она.

Так писал русский поэт Моисей Цетлин. Пути диаспоры еще в 17 веке привели евреев в Волынь, область на северо-западе Украины. Маленькое местечко Рады на Волыни стало знаменитым лишь тем, что в нем в семье местного мечтателя-неудачника Ицхока-Йосефа Бялика и его жены Дины-Привы в 1873 году родился сын Хаим-Нахман...Отец рано умер, и мальчика воспитывал дедушка, он жил в предместьях Житомира, без малого десять лет провел Бялик у деда, учил Тору и Талмуд, стал ревностным талмудистом, что привело его к замкнутости, отшельничеству, одиночеству. Он познал таинства каббалы. После бар-мицвы Бялик уезжает в Воложинскую йешиву, где преподавали знаменитые раввины.

Уже в раннем творчестве звучит в поэзии Бялика мотив, роднящий его со средневековым предшественником Иеhудой Галеви, пробуждается ностальгическая тоска по исторической родине.

...Мне вспомнились пахари-братья на нивах моей Палестины.
Быть может, вот в это мгновенье они отвечают приветом
На мой молчаливый, но страстный привет из далекой чужбины...

“Встрепенется ли труп, оживет ли мертвец? - спрашивает Бялик в 1897 году в стихотворении “Да, погиб мой народ”. В маленькой поэме об Иисусе Навине поэт упоминает о жертвах, принесенных народом во время Исхода из Египта, ради новой жизни в краю “широком, вольном, солнцем озаренном”.

В поэзии Бялика более всего поражает духовная свобода. Откуда явилась она к поэту, выросшему в местечке на Волыни? И свобода его так естественна, что он желает ее внушить своему народу, смирившемуся с неволей, страхом, гнетом.

Да, погиб мой народ, он к позору привык,
Без порывов и дел он постыдно поник,
Гнет цепей вековых - беспредельный позор -
Иссушил его ум, ослепил его взор.
Он к неволе привык, и его лишь гнетет
Рабский страх пред бичом, пыль вседневных забот,
Извиваясь, как червь, в бездне муки и бед,
Разве может он верить в грядущий рассвет,
Порываться к далеким, незримым лучам
И вещать свое слово грядущим векам?

Когда революционная ситуация охватила Россию, поэт-философ Бялик понял, что любая политическая активность евреев диаспоры, в черте оседлости тем более, может стать причиной катастрофы для них. Он убедился в этом, посетив Кишинев вскоре после погрома. Жестокость и зверства погромщиков были здесь сродни действиям средневековой инквизиции. Разрушены тысячи еврейских домов, ранены, изуродованы тысячи людей, 49 человек погибли.

Бялик передал свои впечатления в “Сказании о погроме”, которая стала классикой не только еврейской, но и русской литературы благодаря прекрасному переводу Владимира (Зеева) Жаботинского:

Встань и пройди по городу резни,
И тронь своей рукой, и закрепи во взорах
Присохший на стволах и камнях и заборах
Остылый мозг и кровь комками, то - ОНИ...

Созданная в 1904 году эта поэма и сегодня читается с огромным волнением: “Мой народ стал мертвою травою, И нет ему надежды на земле”. Читая и перечитывая поэму, сегодняшний читатель не усомнится в том, что поэма написана не пером, а кровью и продиктована не столько чувством скорби, сколько гневом и любовью.

Размышляя о судьбе своего народа, Бялик вглядывается в самую малодушную, самую жалкую сторону еврейского упадка - это ассимиляция. Бялик не останавливается на видимых признаках болезни - утрата национального языка или забвение национального прошлого. Он подходит прямо и непосредственно к самой душе ассимиляции, вскрывает и расчленяет без жалости эту маленькую, съежившуюся душу - и не находит там ничего, кроме самого глубокого и безграничного из унижений. Что особенно поражает поэта - это искренность рабства, рвение и усердие не за страх, а за совесть, вносимое денационализированным евреем в свою барщину; это не просто порабощенный человек, несущий ярмо по принуждению, это раб сознательный, раб с увлечением, охотно целующий руку. “Величайшая из казней Божьих” называет Бялик эту извращенную черту, эту способность внутреннего приспособления к неправде, это умение “отрекаться от собственного сердца”.

Бялик сурово судит художников-современников Леонида Пастернака, Исаака Левитана, упоминает с горечью о таких шедеврах, как “Слепой портной” Антокольского, “Писец Торы” Израэльса, упрекая не всегда справедливо их авторов за предательство национальных интересов, за преобладающие в их творчестве русские темы.

Поэт, своей жизнью и творчеством сделавший все, чтобы вернуть народу Гимн свободы, имел право после кишиневского погрома с такой шекспировской силой воскликнуть:

Эй, голь на кладбище! Отройте там обломки
Святых родных костей, набейте вплоть котомки
И потащите их на мировой базар
И ярко, на виду, расставьте свой товар:
Гнусавя нараспев мольбу о благостыне,
Молитесь, нищие, на ветер всех сторон
О милости царей, о жалости племен -
И гнийте, как поднесь, и клянчьте, как поныне!
(Пер. В.Жаботинского)

(по материалам Матвея Гейзера)