ИЦХАК МЕРАС

Аркадий Красильщиков

Думаю каждого, кто считает себя евреем по душе, а не только по паспорту, некие центробежные силы невольно увлекают к центру нашего бытия. Мог ли я предположить 30 лет назад, что когда-нибудь буду жить с детьми в Израиле, да еще в пяти шагах от кумира своей юности Ицхака Мераса.

Весной 1967 года удалось пробить экранизацию по его роману "Вечный шах". Всего две части. Двадцать минут курсовой работы во ВГИКе. Это был последний год относительной вольницы в разных художествах. Победоносная Шестидневная война стала началом абсолютного запрета на все еврейское, да и стартом жесткого закручивания гаек в идеологии вообще. У совковой власти понятия: "еврейство и свобода творчества" смыкались накрепко. Так мне и не удалось "примазаться" к великолепной прозе Мераса.

Написал "была". Но вот передо мной новый роман писателя "Сара". Там эта музыка еще глубже, сложней, выразительней. Музыка Мераса. Вот настоящее счастье, когда есть у писателя своя... не тема, нет - своя мелодия. Но сам Мерас не видит этого. Он убежден: "Только теперь понимаю, что на меня, как на писателя, отрыв от Литвы, от языка, от окружения не подействовал положительно. Правда, у меня расширился кругозор. Я увидел мир, и я попал в страну, где, часто вопреки желанию многих, стал полноправным гражданином. Это было очень существенно. Этого еврей не может почувствовать нигде, даже в такой космополитической стране как Соединенные Штаты. Сегодня многие новоприбывшие не озабочены этим. Они не без оснований считают: где нам лучше, там и хорошо. Мое поколение было еще не совсем таким. Мы трудно уезжали и верили в свое предназначение. Это привязывало меня к Израилю. В любом случае, ни в одной точке земного шара я, в смысле творчества, не чувствовал бы себя лучше, чем в Литве и в Израиле".
Подлинное достоинство безлично, настоящая сила самодостаточна. Эта сила дала ему возможность сохранить себя в Израиле. Не впасть в панику, не завопить истошно о своей невостребованности, не запроситься назад, к своему читателю (Мерас пишет по-литовски). Он еврей и приехал жить в еврейском государстве - вот и все. Он говорит: "В Литве, в последние годы, я мог заниматься творческой работой, а не отбивать каждый день карточку в инженерном КБ. Гонорар за книжки был невелик, но я начал работать в кино: написал сценарии трех фильмов.
В Израиле, естественно, всего этого не могло быть. С первого дня нужнбыло начать думать, как зарабатывать хлеб насущный. Мне посоветовали идти в школу, работать учителем. Иврита у меня еще не было, но я был квалифицированным радиоинженером, я мог преподавать электронику и электротехнику. Это стало главным. Тогда нужны были учителя. Я ходил на курсы, сдавал всякие педагогические премудрости, учил иврит... Но потом все вошло в обычную колею - и длилось больше двух десятков лет". Только одну жалобу услышал. Пишет Мерас по вдохновению. Он не умеет каждый день садиться за стол и выдавать энное количество строчек. Но вот приходило это непрошеное, незваное вдохновение, а надо было идти в школу, преподавать электротехнику детям. Но и в этом не видит Мерас трагедии. Сердце у него большое: электричество он свое любит, и школу любил и учеников своих. Он жил всегда наполненно, всем тем, что дано. Счастливый у писателя характер. Он и теперь без печали говорит о том, что вышел на пенсию. А, значит, сможет на властный стук всегда открыть музе двери.

Мерас пишет экологически чистую прозу. Чтобы так писать, нужно родиться поэтом. Музыка без поэзии - ничто, поэзия без музыки существовать не может. Мерас работает с фразой как со строкой стихотворения. Он не забалтывает строку, не топит в сравнениях. Он и располагает строки в ритме стиха. Его дыхание наполнено поэзией и даже паузы работают на полноту речи. И, несмотря на это, Мерас художник необыкновенно, скажем так, дисциплинированный. В основе его вещей всегда простая история, четкий сюжет. Рисунок точен. Только краски полотен изысканны и прихотливы. Чтобы так писать нужно иметь биографию, пройти через подлинную трагедию мира нашего. Мерас стоял на краю расстрельной ямы. Литовцы убили всех его родных. Бедняки-литовцы спасали Ицхака, прятали в своем нищем доме, во все годы той страшной войны. Тогда он забыл свое имя, он забыл идиш, но не забыл, что он еврей.

И перевели эти книги на дюжину языков, потому что он - Мерас, а не представитель некоей касты с отличительным пятном на лбу... Нет, пусть уж лучше высокие слова. Так редко мы их слышим. И прав был опять же шестидесятник Булат Окуджава: "Давайте говорить друг другу комплименты". Как это все-таки приятно, когда появляется такая возможность. Равнодушных и желающих говорить мерзости - и так предостаточно. Да и не мальчик Мерас, прошел он все "медные трубы", знает им цену. Знает он, что никак невозможно без известного цикла: книга-читатель-критик, но, вспомним, работал и работает Мерас по вдохновению, всегда был он защищен иной профессией, а потому и остается писателем ТВОРЧЕСТВА В РАДОСТЬ и только в последнюю очередь зависит от тиражей своих книг и мнения критики.

Язык - вот проблема. Мерас отлично знает иврит, но писать может только на языке своего детства - литовском. Но Мерас верен своему еврейству и языку своего детства. Так уж получилось. Это опять же свойство верности сердца, черта характера. Скрипача-вундеркинда можно с годами научить игре на органе. С языком, увы, все не так просто.

Мерас верен себе, своей музыке в слове. И книги его становятся нашими как раз по этой причине. Язык - одно, писательский опыт - другое. Мерас в Израиле четверть века. И он пишет по-литовски о том, что пережил и увидел здесь, в стране иврита. Мне кажется, что музыкальное свойство дара писателя позволило ему сделать это. Музыка слова и его универсальный гуманизм, умение понять, простить человека и полная неспособность поставить себя выше своих героев. По сути, он никогда не писал о жизни евреев, литовцев или русских. Он писал о ЧЕЛОВЕКЕ. Мерас добр. Он казнит и милует, но даже самый подлый убийца в его книгах наделен отчаянием Каина перед вечным и неизбежным сожалением о совершенном.
Не забудем - Мерас учитель. Только очень добрый человек может выдержать без психической травмы два десятилетия работы в школе, израильской средней школе! Уверяю вас - Мерас сохранил свою душу. Вот послушайте, как интересно рассказывает он об этой школе: "Я работал с детьми из самых разных стран. Работал в Лоде. Там были дети, чьи родители родились в Европе, Азии, Африке и Америке, из Аргентины, Йемена, Ирана, Ирака, из Средней Азии, из Молдавии, Украины, Белоруссии, из центра России и Прибалтики. Мы только говорим - "советский еврей" или "русское еврейство", но на самом деле разница между семьей из Душанбе или Риги была огромна. И дети были разными. Мало того, в Лоде живут арабы мусульмане и христиане. И они тоже учились вместе с еврейскими детьми. Вот теперь представьте мой класс. В одном классе сидели дети, чьи корни были в разных концах мира, чьи обычаи были совершенно непохожими, воспитание, образовательный уровень, музыкальные вкусы отличались и так далее. И я не могу сказать, что у каждого моего ученика был национальный характер.

Особенности были - это несомненно, но не характер. Разными были дети, но без плюсов и минусов в этой "разности", без оснований для типизации...
Например, дети выходцев из Индии вели себя очень спокойно, уравновешенно. Кому-то было труднее учиться, как и всем, кому-то легче. Были "индусы" исключительных способностей. По окончании школы оценки в их аттестатах были очень высокими. Многие стали выдающимися специалистами в своей области как и "марокканцы", "иранцы" и "русские"... Теряю, к сожалению, своих учеников. Нет возможности следить за большинством. Иногда встречаю своих ребят и совершенно случайно. Вот шагает здоровенный офицер и вдруг: "Здравствуй, учитель!" Вдруг ты на дороге, в машине, просишь, чтобы тебя пустили в другой ряд. Не пускают, но тут притормаживает автомобиль, ждет пока ты проедешь, машут тебе рукой, улыбаются и тоже кричат: "Здравствуй, учитель! Здравствуй, Мерас!"

В бассейне часто встречаю своих учеников. Волосатый мужик, в плавках, с пузом, семья вокруг, дети - а он твой. Особенно приятно видеть тех, кого ты смог научить хоть чему-то, хороших ребят, способных. Я и забывал из какой семьи эти одаренные ребята были, откуда приехали: из Средней они Азии, из Прибалтики или из Ирана, бедные у них были родители или богатые. Да, если честно, и не старался это узнать. У каждого ученика была, несомненно, своя ментальность, но внутри одной группы дети были необыкновенно разными. Я и делил их не на марокканцев и европейцев, а на способных и не очень, на спокойных и нервных, на трудолюбивых и лентяев. Важно было, как дома воспитывали ребенка (а внутри каждой общины детей воспитывали по-разному), в каких условиях живет ребенок. Не было у меня никогда предпочтительного отношения только к одному составу учеников, не было любимчиков из числа "своих". Это было просто невозможным. Были паршивцы из Марокко, Грузии или Москвы. Были замечательные дети их тех же мест... Только в последнее время ребята из СНГ мне кажутся нервными излишне, сильно травмированными чем-то, беспокойными, что ли. Видимо, те изменения, которые там происходили, сказались на необыкновенно уязвимой нервной системе детей. Я бы и здесь не хотел заниматься типизацией.

Дети - это всегда дети. Они родятся, как правило, счастливыми и уравновешенными. Это мы - взрослые - калечим их психику и нагружаем без меры своими проблемами". В Литве Мерас не был учителем. Он стал им в Израиле. Он стал учителем и остался писателем. Самим собой остался, несмотря ни на что. Он знал куда приехал и зачем приехал. Он сохранил себя и стал нужным стране.
Так и не смог при встрече задать вопрос о творческих планах. Язык не повернулся. Да и какие могут быть планы у человека, работающего по вдохновению, по приказу музы. Явится Она - будет план, не придет - останется только одно - ждать визита. Убежден, муза по дороге к Мерасу не задержится в пути.
Подхожу к окну. Как раз напротив - окна его квартиры. Он мой сосед. Вспоминаю об этом. И жить становится легче и спокойней.

"Время"