А. ШТАЙНЗАЛЬЦ. ДОМ ЯАКОВА.

Буря, которая в свое время разразилась вокруг вопроса "Кто является евреем", захватив периферию проблемы, не затронула ее существа. Заинтересованность пограничными случаями сомнительного еврейства способствовала тому, что оказалась забытой сама сердцевина проблемы - вопрос о сущности "безусловного" еврея. Между тем, именно это составляет принципиальный вопрос, от решения которого зависит не только определение принадлежности к еврейству, но и понимание смысла и основы существования всего народа Израиля.

Буря, которая в свое время разразилась вокруг вопроса "Кто является евреем", захватив периферию проблемы, не затронула ее существа. Заинтересованность пограничными случаями сомнительного еврейства способствовала тому, что оказалась забытой сама сердцевина проблемы - вопрос о сущности "безусловного" еврея. Между тем, именно это составляет принципиальный вопрос, от решения которого зависит не только определение принадлежности к еврейству, но и понимание смысла и основы существования всего народа Израиля.

Вопрос этот можно сформулировать следующим образом: имеется ли у еврейства собственная внутренняя сущность, не зависящая от тех определений, которые даются ему его многочисленными врагами ? Такая сущность, которая - независимо от того, исходим ли мы в ее определении из национальных, религиозных или биологических критериев, - является достаточной для установления смысла, а также границ существования еврейства ?

В течение многих поколений все евреи воспитывались в духе еврейской религии и еврейских обычаев, и любой отход от них считался отходом от еврейства. В этой ситуации наш вопрос вообще не существовал. Хотя, согласно Галахе, отошедший от веры, остается евреем практически, было совершенно очевидно, что человек, который пренебрег еврейской религией, тем самьм пренебрег и еврейством и, стало быть, переставал быть "настоящим" евреем. Точно так же и те, кто, не переходя в иную веру, отходили от требований Галахи, тоже практически отходили от еврейства. Поэтому на протяжении этих поколений еврейство оставалось монолитной группой, единство взглядов и чувств которой определялось Галахой.

В XIX веке, с наступлением эмансипации, ситуация стала меняться. Все большее число стало частично или полностью отходить от исторически сложившихся принципов иудаизма, не переставая, однако, при этом считать себя евреями. В настоящее время именно такие люди составляют большинство еврейского народа.

В чем же состоит "еврейство" этих людей ? Если подходить исторически, то все эти люди - либо вовсе не евреи, либо если и евреи, то не в полном смысле слова. Хотя Галаха рассматривает их как "согрешивший Израиль", который все-таки остается Израилем, но, с точки зрения того определения "еврейства", которое существовало многие века, они не являются таковыми.

Строго говоря, то же самое относится не только к тем, кто заявляет о своей нерелигиозности. Это относится также и ко многим религиозным людям - в первую очередь, конечно, к реформистам, но, в известной мере, и к большинству консерваторов тоже.

Таким образом, оказывается, как будто, что только ортодоксальное еврейство (ортодоксальное не в политическом или даже религиозном смысле, а по характеру жизни и взгляду на мир) способно удовлетворить исторически установившемуся пониманию слова "еврей". Возникает очень странная ситуация, при которой лишь незначительное меньшинство народа может, по существу, считаться народом. В такой ситуации вопрос о том, существует ли удовлетворительное определение еврейства, охватывающее большинство еврейского народа в нашу эпоху, приобретает особую остроту.

ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Как мне кажется, проблема определения сути еврейства в нашем поколении состоит не в том, чтобы найти формулу, которая бы с наибольшей точностью подходила наибольшему числу людей. Гораздо более важен вопрос, на каком пути искать ? Следует ли пытаться определить сущность еврейства исторически или нужно отказаться от исторического подхода вообще ?

С одной стороны, пропасть, которая существует между прошлым и нынешним положением вещей, как будто бы заведомо исключает возможность дать определение, основанное на исторических критериях. И, вообще говоря, можно попытаться найти какие-то характерные черты, особенности мышления или другие упрощенные критерии, которые были бы достаточны, чтобы охарактеризовать, в чем состоит "еврейство" современного поколения евреев. Но вопрос в том, можно ли - в принципе - определить суть еврейства в полном отрыве от еврейской истории ?

В жизни еврейского народа история занимает совершенно особое место. Всякий народ имеет такие объединяющие его факторы, как общее происхождение, общее прошлое, страна проживания, язык, культура. У еврейского народа в его современном состоянии нет общей страны проживания; его коренной язык для значительной части народа - язык культуры, но не живой, современный язык общения; с отходом евреев от религии у них исчезает даже культурная общность, поскольку еврейская культура является общей для народа только благодаря выраженной в ней религиозной основе. Конечно, существует культура на языке Иврит; существует, возможно, даже еврейская культура на идише м других языках, но все это не общееврейская культура, и нет в ней того смысла, который был бы внятен всему народу.

Может быть, следует говорить о евреях как особой расе ? Но многовековая географическая рассеянность и постоянный приток "чужеземцев" стерли всякую общность расовых признаков в ходе еврейской истории. Даже одного только факта включения "чужеземцев" было бы достаточно, чтобы перечеркнуть всякую возможность расового подхода к определению еврейства.

Таким образом, мы просто вынуждены предоставить нашему общему прошлому и нашей истории место в определении самих себя как евреев. По сути, оказывается, что история еврейского народа есть, фактически, его единственная общая родина.

Может быть, однако, можно настолько сузить это историческое слагаемое нашего определения, чтобы оно приобрело осмысленность и для нашего поколения ?

"МИНИМАЛЬНЬИЕ" ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Дать осмысленное определение того, что такое еврей в наши дни, значит найти критерии, более ограниченные в сравнении с теми, которые предлагались ортодоксальным подходом, принятым в прежних поколениях.

Пример подобных последовательных ограничений содержится в Талмуде в связи с определением "сути" Торы. Как известно, Тора содержит 613 мицвот. Однако уже Давид выделил из них 11 "самых важных". Исайя довел это число до 6, а Миха - до 3. Наконец, Хаввакук свел "всю" сущность Торы к одной фразе: "Будь справедлив в вере его". В том же плане все менее требовательных сокращений следует, очевидно, рассматривать ответ Гилеля, который определил смысл Торы словами: "Не делай ближнему того, что не желаешь себе". Еще более сузил этот смысл рабби Акива, сказавший: "Возлюби ближнего, как самого себя". Наконец, по Бен-Азаю, Тора сводится к принципу: "По образу (своему) Бог создал человека".

Все эти принципы представляют собой все более упрощенные формулировки, позволяющие вместить все большее число людей.

Но подобный подход всегда приводил к одной и той же трудности. Вне всякого сомнения, все указанные авторы, стремившиеся найти общий знаменатель для всех 613 мицвот, нисколько не имели в виду умалить важность каждой из них в отдельности. Тем не менее, они пришли именно к этому. Их общие формулировки превосходны, они вполне могут служить универсальным путеводителем в любую эпоху, но именно в этом состоит их слабость: они утратили всякую специфику. Вот почему различные течения в современном иудаизме, которые пытались принять подобные формулировки за свою основу, неизменно приходили либо к первоначальной религиозной основе, либо к неустойчивой и неубедительной системе этических норм.

Главный недостаток такого "христианства без креста", как справедливо именуют подобные попытки, состоит не столько в близости к христианству, сколько в этом, более существенном, отсутствии специфического содержания. Большинство нерелигиозных определений еврейства, которые предлагаются ныне, настолько общи, что в них нет даже собственного смысла, а не то что "света для гоев". Все эти "превращения пустыни в сад", "построения социалистического общества" и "освобождения", даже если их объединить вместе, все равно недостаточны, чтобы образовать нечто специфически еврейское.

И такова с давних времен судьба всех подобных попыток. Замена всех мицвот на одно лишь "Возлюби ближнего...", несомненно, придает им некий особый вкус, но как единственное определение, в отрыве от прочих, конкретных мицвот, оно становится общим настолько, что теряет всякий смысл.

Если судить только по результатам, к которым приводят подобные "общие" определения сути еврейства, то можно подумать, что еврейство вообще не имеет никакого собственного, специфического содержания. На самом же деле все такие определения являются, в сущности, попытками уклониться от этой специфичности, от особости еврейства, которая кажется авторам чем-то ограниченным и даже пугающим. И поскольку весь смысл этих поисков сводится к тому, как избежать всяких отличительных, специфических особенностей определяемого предмета, их результатом, естественно, становятся определения, лишенные, насколько это возможно, всякого конкретного смысла.

Вывод из всего сказанного весьма прост, хотя и может кое-кому показаться странным. Чтобы определение сути еврейства было содержательным, оно должно включать (в явном виде) указание на еврейскую "особость", т.е. на отличие еврея (еврейского существования) от всякого "человека вообще". Ведь тот, кто определяет, например, еврейство на основе 613 мицвот, уже не должен подчеркивать, что речь идет об иудаизме. И это именно то, чего не хватает "минимальным" определениям - молчаливой добавки: "при условии, что речь идет о евреях.

Как бы ни определять еврейство - как определенную идею, систему верований и т.п., - все это верно лишь постольку, поскольку речь идет о евреях, т. е. поскольку выделено нечто специфически еврейское в этой идее, системе и т.д.

Поэтому любая попытка решить, является ли данный человек евреем или нет, требует определить отношение этого человека не к "народу вообще" (по рождению, вере и другим признакам), а именно к еврейскому народу во всей полноте его специфических особенностей. Любые решения такого рода должны включать в себя принадлежность к евреям как к чему-то, отличающемуся от русских, китайцев или французов. Это означает, что для определения еврейства, пригодного для всех эпох, необходимо четкое понимание специфики национальной связи евреев (именно евреев) друг с другом - той связи, которая существовала во всех поколениях.

"ДОМ ЯАКОВА"

Вопрос о том, что именно создает эту специфически еврейскую связь, труден для решения. Мы уже отмечали, что евреев нельзя определить как "народ" в общепринятом значении этого слова. Начиная с разрушения Второго Храма, а возможно, и раньше, большинство евреев не живет в одной стране, единой государственной жизнью. Даже еврейская история Эрец Исраэль - при всей ее национальной важности - это, в узко политическом смысле, всего лишь история небольшой группы евреев Эрец Исраэль. Разумеется, интенсивная связь между еврейством галута и Эрец Исраэль не прекращалась во все века. Но сама эта связь, ничего не разъясняя, лишь в очередной раз ставит вечный вопрос о том, какова же ее причина. В конце концов, формулировка: "есть один народ, разбросанный и рассеянный между народами... и законы их отличны от законов всех народов" - была предложена в давние времена, - и уже тогда было совершенно непонятно, что это за "народ".

Определение еврейской связи как религиозной и самого еврейства как религиозной общности явно недостаточно. Уже издавна еврейская религия рассматривалась как религия сыновей еврейского народа, и, следовательно, определение еврейства через религию ничего не разъясняет в его специфичности.

Существует, однако, такое понимание сущности этой связи, которое сохраняет смысл не только для всей прежней истории евреев, но и в настоящую эпоху. Это - то оригинальное понимание, которое было выработано евреями задолго до всех "сокращенных" определений. Согласно этому первоначальному еврейскому пониманию, народ Израиля - это не народ в обычном смысле этого слова, а некая родственная группа людей, некая семья.

"Бейт Яаков", "Бейт Исраэль" - таковы самые частые названия народа Израиля, и во всех таких самоназваниях как особая сущность связи между евреями, очень "простое" и в то же время непонятное, врожденное и пронизывающее все подчеркнута прежде всего именно эта характеристика - существование, данное изначально и неистребимое ощущение некоего родства.

Человек, принадлежащий к Израилю, принадлежит ему не только культурно и эмоционально, как это характерно для других национальных связей. Его принадлежность определяется и не географическим местом рождения. Принадлежность к семье, в отличие от других принадлежностей, не добровольна. Человек не выбирает семью, в которой он родился, и не волен избавиться от нее. Он может не симпатизировать другим членам этой семьи, даже действовать во вред им - но одного он не в силах: разорвать свою сущностную связь с ними, избавиться от ощущения некой принадлежности к единой семье.

Такое понимание разъясняет, кстати, почему Израиль, несмотря на все грехи, тем не менее остается Израилем. Ведь принадлежность к "Дому Израиля" просто не может быть разрушена. В сущности говоря, сама еврейская религия не может быть определена как религия в обычном понимании, т.е. как выражение вечной истины, обладающей общечеловеческим смыслом. Это не означает, конечно, что иудаизм не обладает общечеловеческими ценностями; однако по сути своей он является все же не более, чем способом жизни "Дома Израиля", своего рода кодексом поведения семьи Яакова, и только этой семьи.

Иудаизм - не религия, которую евреи "случайно" выбрали среди многих других, а действительно специфическая вера сыновей Израиля. Это просто общая семейная традиция, определяющая особый образ и направление жизни, и, может быть, именно поэтому в ней нет, например, призыва к самоусовершенствованию.

Можно заметить еще, что и переход в иудейство тоже имеет в себе что-то от "присоединения к семье", "вхождения в дом". Даже отношение евреев к прозелитам, в котором, наряду с симпатией, сохраняется некоторая настороженность, обусловлено не какими-либо идеологическими причинами, а, скорее, теми же чувствами, которые испытывают члены всякой семьи, в которую вошел чужой человек.

Определяя связь, объединяющую народ Израиля, как семейную, а не национальную, мы не просто выбираем для нее другое название. Семейная связь отличается от всех других видов связи между людьми не только теоретически, но и эмоционально. Это первичная, неразложимая и, пожалуй, самая фундаментальная из человеческих привязанностей. Она древнее не только национальной, но и племенной связи. Семейная связь примитивна и, в сущности, иррациональна, ибо она основана не на какой-то идеологии, не на фактах или рациональных соображениях, а на неуловимом и экзистенциальном ощущении общей принадлежности. И поскольку она первична и иррациональна, она не может быть ослаблена, устранена из ощущения или разорвана по воле самого человека.

Тот факт, что евреи видят (или, для точности, чувствуют) свою привязанность к своему еврейству именно как неустранимую принадлежность к некой семье, подтверждается чувством омерзения, которое испытывает всякий еврей (даже если он атеист) по отношению к ренегату. Точно такое же чувство испытывают члены семьи по отношению к тому, кто предает и покидает ее. Они не воспринимают такой уход как совершившийся факт, ибо из семьи по-настоящему выйти нельзя; тем не менее, само это желание вызывает у них отвращение.

Итак, народ Израиля, "Дом Яакова" - это действительно семья, но не в биологическом, а в метафизическом значении этого слова. Это общность, подобная семейной в главной ее особенности - нерасторжимом ощущении "принадлежности" к ней, которьм обладает каждый "еврей". В то же время это общность особая, специфическая и в этой своей особости вполне определенная. В чем же состоит специфика этой семьи ?

Изречение Талмуда: "Отец твой - Святой и Благословенный, мать твоя - еврейский народ" - это не просто фраза, даже не вырванная из контекста теологическая формулировка. Фактически, это - выраженное в несколько поэтической форме - определение особой сущности еврейской связи.

Народ Израиля - одна семья, его дети - братья и сестры, сыновья одного Отца. Но этот Отец еврейской семьи - не Авраам, не Ицхак, не Яаков (хотя они и являются ее отцами в историко-биологическом плане); не ими создана эта особая еврейская связь. Она порождена общим отцовством Святого и Благословенного. Вряд ли можно лучше выразить эту мысль, чем словами пророка: "Только Ты - Отец наш; ибо Авраам не узнает нас, и Израиль не признает нас своими, Ты, Господи, - Отец наш, от века имя Твое" (Ис., 63:16).

В этих словах: "Ты - наш Отец" выражен не религиозный экстаз, не теологическое кредо, а уверенная констатация почти биологического факта. Отношение к Богу в иудаизме не является отвлеченным или "религиозным", как в других религиях.

Напротив, отношение Израиля к Богу, как отношение членов семьи к своему отцу, само по себе является основой для привязанности к Нему, равно как и для единства еврейского народа в этой привязанности. То, что называется "религией Израиля", есть, фактически, лишь система родственных отношений, своего рода система семейных церемоний между отцом семейства и его детьми. В ней выражена не столько система определенных верований и идей, сколько факт еврейской "семейной связи".

Помогает ли это понимание определить, в чем состоит еврейство современного еврея, который не выполняет мицвот, не так относится к Богу, вообще отрицает Его существование ? Конечно. Ведь принадлежность к еврейскому народу, как следует из нашего понимания, не зависит от согласия с какими-либо идеологическими принципами, как не зависит она и от наличия каких-либо "объективных признаков" еврейства. Эта принадлежность - семейная, а ощущение принадлежности к семье лежит в совершенно иных пластах души и не может быть устранено оттуда. Сын может не понимать сути своей связи с отцом; более того - он может даже отвергать наличие этой связи и само существование отца. Тем не менее он остается сыном.

Многие израильтяне, возможно, не согласятся с изложенным здесь толкованием их еврейства. И, тем не менее, в их неосознанных переживаниях и чувствованиях (если они отдадут себе в них отчет) сохраняется это неизъяснимое ощущение родственной связи со всеми другими "евреями". И отсюда берет начало основное национальное свойство "царства священников и народа святых" - ощущение ничем не устранимой обязанности быть "священником" и следовать пути" святого" во всех тех меняющихся формах, которые порождает меняющееся время; ощущение долга и высшей предназначенности "сыновей Бога живого", которое проявляется в тысячах разных форм, всегда имеющих одно общее содержание.

И отсюда же берет начало то - иногда мучительное - чувство непонятной, необъяснимой, иррациональной взаимной связи, которое в переломный момент, в момент подлинного выбора своего места в мире заставляет сына Израиля ощутить, что он, действительно, сын Израиля и что его место - среди остальных