В 2007 году Главному раввину Конгресса еврейских религиозных общин и организаций России (КЕРООР) Адольфу Шаевичу исполнится 70 лет. Из них двадцать семь лет он является раввином московской Хоральной синагоги. Жизнь еврейской общины в 1970-е гг., в период перестройки, возрождение иудаизма в России после распада СССР – обо всем этом раввин Шаевич знает не понаслышке.

Журналисты, беседующие с Адольфом Шаевичем, чаще всего задают ему вопросы, касающиеся взаимоотношений КЕРООР и государства, противоречий, которые существуют между различными еврейскими религиозными организациями. Комментарии Главного раввина КЕРООР на эти темы неоднократно публиковали и «НГР» (см. «НГР» № 19 от 21.12.2005).

Однако в жизни Адольфа Шаевича есть место не только официальным встречам или службам в синагоге. В интервью, которое «НГР» предлагают вниманию читателей, Главный раввин рассказал о любопытных событиях своей жизни, в частности «поисках еврейства» и увлечениях.

– Адольф Соломонович, способствовала ли атмосфера Биробиджана, где вы родились, тому, что сейчас нередко называют «поиском еврейства»? Осознавали ли вы в 1950–1960-е годы свою принадлежность к еврейской культуре и религии?
– В детстве и юности представления о еврействе у меня были крайне смутными. Конечно, в новообразованную Еврейскую автономную область в 30-е годы прошлого столетия приезжали люди, мечтавшие о создании на Дальнем Востоке если не еврейского государства, то культурной автономии. Конечно, они привозили с собой родителей, стариков, получивших религиозное образование до революции 1917 года.
 Для них, в частности, была построена синагога в Биробиджане. В 30–40-е годы по местному радио один раз в час передавали новости на идиш, пели еврейские песни. В Биробиджан переехала часть труппы театра Михоэлса, выходила газета «Биробиджанская звезда» на идиш, на которую буквально заставляли подписываться.
 Но основная масса, в том числе и евреи, прибывшие из Польши, Франции, Аргентины, была ближе к коммунистической идее, нежели к сионистской, и довольно быстро ассимилировалась. Параллельно с потоком евреев в область переселялись высланные крымские татары, украинские националисты, и в этой мешанине евреи просто растворились. Когда я пошел в школу, в нашем кругу не было даже разговоров о каких-то традициях, религии или праздниках. И это при том, что мой отец был выходцем из Западной Белоруссии, где в довоенное время существовала мощная еврейская община и активная религиозная жизнь.
 Раз в год родственники из Вильнюса присылали нам мацу. Однако я не имел представления о том, с чем связана маца, почему ее едят. И ели мы ее с салом. Первые впечатления о религии складывались на основе чтения антирелигиозной литературы, в остальном же познания о еврейской религиозной традиции всегда оказывались случайными. Совершенно случайно от знакомых на работе я узнал, что они водят своих стариков в молельный дом – синагога еще в конце 40-х сгорела. Случайным было мое достаточно поверхностное в те годы знакомство с Библией. У знакомых в Хабаровске в начале 60-х увидел издание Ветхого Завета на русском языке и перелистал его.
 В Еврейской автономной области евреи даже не обрезали детей. За это преследовали и наказывали, да и умеющих совершать обрезание в еврейской среде уже не было. В больницах же обрезание могли сделать только по медицинским показаниям. В синагоге не было раввинов, их замещали грамотные, сведущие люди, но с их смертью постепенно вымирала и сама традиция.

– Тем не менее в начале 1970-х вы оказываетесь в Москве и учитесь в религиозной школе при Хоральной синагоге...
– Изначально я и не думал об этом, я уехал из Биробиджана, чтобы сменить обстановку, убежал от разгульной жизни. Здесь нечему удивляться: в городе у меня была масса знакомых, было много свободного времени, которое зачастую проводили в ресторанах. В то время я работал главным механиком в Управлении механизации, а на этой работе бутылка была, что называется, «твердой валютой». Ездили к военным за соляркой – везли им бутылку, нужны были запчасти – везли бутылку. Когда я почувствовал, что остановиться будет крайне сложно, решил уехать, ведь на моих глазах ребята умирали, спивались. В это время мой друг, работавший по лимиту в московской «Скорой помощи», агитировал меня перебраться в столицу.
 На дворе был 1972 год, пик отъезда советских евреев в Израиль. Мы на Дальнем Востоке вообще об этом не помышляли, были полностью ассимилированы, но в Москве именно из-за массовой миграции евреев мне было сложно найти работу. Смотрели в паспорт, говорили: «Мы тебя сегодня возьмем, а послезавтра ты напишешь заявление об отъезде, зачем нам неприятности?» Ночевать приходилось то на пляже в Серебряном Бору, то на вокзалах, деньги кончались, а возвращаться в Биробиджан совершенно не хотелось.
 В религиозную школу при синагоге я попал по рекомендации нового знакомого – там давали прописку на время учебы. Должен сказать, что на руководство школы я не произвел положительного впечатления, знаний у меня не было никаких, а в синагоге думали, что я решил подучить иврит, чтобы уехать в Израиль. Однако ректор школы Лев Григорьевич Гурвич, еще в 1917 году получивший диплом раввина, тем не менее предложил мне посещать занятия, молитвы, и я последовал его рекомендации. В конечном итоге меня приняли с испытательным сроком, параллельно я работал сторожем и жил в синагоге. Для меня это был просто способ «зацепиться» в столице.

– Но после этого вы отправились учиться в йешиву в Будапешт...
– Да, в то время, пока я учился в школе при Хоральной синагоге, в Москву приехал американский раввин, выходец из Венгрии, находившийся в очень хороших отношениях с Анатолием Добрыниным, послом СССР в США. И этот раввин предложил Льву Гурвичу отправить несколько человек на обучение в Будапешт, где находилась единственная в социалистических странах йешива, готовившая раввинов.
 Требовалось хорошее знание иврита, и я принялся прилежно изучать язык – поездка за границу была великолепным стимулом. Я успешно сдал экзамен, и в августе 1973 года вместе с будущим ленинградским раввином Ефимом Левитисом отправился в Будапешт. Конечно, предварительно мы прошли полную проверку в Совете по делам религий при Совете министров СССР. Думаю, что проверяли нас и в КГБ. Медицинская комиссия была настолько строгой, как если бы мы отправлялись не в Венгрию, а в космос. Кроме того, мы сдавали по сорок паспортных фотографий!
 У нас была виза на два года, но ректор семинарии сказал, что курс подготовки раввина предполагает шесть с половиной лет обучения. Однако продлить визу оказалось куда проще, нежели получить ее. Я получил диплом раввина в 1980 г., вернулся в Москву, но московский Совет по делам религий не хотел оставлять меня в столице, предлагал уехать в Биробиджан, где не было ни синагоги, ни религиозной жизни. На том, чтобы я остался в Москве, настоял раввин Хоральной синагоги Яков Фишман, в то время уже совсем пожилой и больной, и именно благодаря его протекции мне удалось задержаться в столице. В 1980 году Фишман умер, и я занял его место.

– Можно сказать, что в Венгрию вы ехали, преследуя достаточно прагматические цели, но вернулись в СССР с измененным самосознанием?
– Могу честно признаться, что, даже получив диплом раввина, я не осознавал себя евреем на все сто процентов. Все равно меня мучили сомнения. Быть может, они и сегодня продолжают меня мучить, хотя я легче ощущаю свое еврейство, осознаю себя раввином. Это был сложный период постоянного поиска. Дело в том, что изучать еврейскую азбуку и читать еврейские книги я начал лишь в 35 лет, а в этом возрасте обязательно задаешься вопросами: почему? зачем? как? Это в детстве воспринимаешь все, что предписывают книги, как должное.
 Иудаизм – это постоянный диалог с Богом. Всю жизнь еврей говорит с Богом, даже спорт – диалог. Меня гложет мысль, что много времени было упущено, что теперь мне не хватит жизни для того, чтобы прочесть все мудрые книги. Сегодня я с большим удовольствием слушаю выступления молодых раввинов на семинарах, их проповеди в синагоге, меня только радует их знание предмета.

– Чему вы посвящали свои проповеди в советское время?
– В основном Ветхому Завету. Каждую неделю по субботам я читал главу из Ветхого Завета и комментировал ее. Без комментария смысл прочитанного непосвященным был совершенно непонятен. По праздникам говорил об их истории и значении. Никаких антисоветских проповедей я не читал, хотя в Совет по делам религий иногда поступали жалобы, в том числе и от прихожан синагоги. Но ничего политического для проповеди или выступления перед верующими я в те годы придумать не мог.

– Чем отличалась жизнь московской еврейской общины в 70–80-е годы от нынешней?
– Было больше грамотных людей, которые получили знания в еврейских школах до революции, выходцев из Прибалтики и Молдавии, где до 1939 года евреи могли получить религиозное образование. Среди молодежи, активно посещавшей синагогу и школу, преобладали так называемые отказники. Однако среди молодых людей интерес к религии был невелик.
 По праздникам возле синагоги вся улица была забита, это был своего рода «клуб», где евреи обсуждали последние новости, собирали списки «отказников». Кроме того, возле синагоги всегда можно было встретить свах, готовых помочь молодым людям устроить личную жизнь. В самой же синагоге были в основном пенсионеры, причем поначалу по праздникам зал был просто забит битком. Но во времена перестройки, когда открылись границы, огромное число евреев уехало из страны...
 Иудаизм – непростая религия, особенно для молодежи. Даже сегодня, когда нас никто не контролирует, когда можно свободно исповедовать свою религию, молодежь, что называется, «не проникается» ею. Язык, история, культура – все это ее интересует, но ряд положений самой религии вызывает скепсис. С этим связана нынешняя популярность реформистских общин, терпимых ко многим вещам, недопустимым для ортодоксального иудаизма.
 В начале 1990-х, когда появилась масса еврейских организаций, культурных центров, возможностей для возрождения религиозной и культурной жизни, оказалось, что мы просто не готовы к этому. Не было не только раввинов, не хватало просто грамотных людей, многие из которых уже умерли или покинули страну. В школах и йешивах преподавать было некому. Стали приезжать раввины из-за границы, но они не говорили по-русски, не понимали нашего менталитета. Их воспитывали в религиозных семьях, поэтому они были просто потрясены числом смешанных браков, тем, что детям не делали обрезание, и т.д.
 Путь возрождения еврейской жизни в России получился очень нелегким. Мы в синагоге часто вспоминаем пророка Моисея, который сорок лет водил свой народ по пустыне. Наверное, нам понадобится не меньше времени для того, чтобы по-настоящему возродить общину. В начале 90-х годов российский еврей просто растерялся от того многообразия, которое на него буквально свалилось. Человеку, который никогда прежде не держал в руках Пятикнижие или молитвенник, различия между течениями в иудаизме непонятны.
 Кроме того, в среде российских евреев преобладает ощущение, что им кто-то что-то должен, например синагога. Сами они синагоге ничего не должны. Если раньше старик заходил в синагогу, то он знал, что где-то должна быть кружка для пожертвований, и кидал в нее рубль. А сегодня приходит бизнесмен с полным карманом денег и ничего не оставляет.

– У религиозного деятеля, как и у любого человека, есть свои увлечения. Кто-то пишет стихи, кто-то играет на музыкальных инструментах или даже сочиняет музыку. Чем увлекаетесь вы?
– Отец и мать, конечно, пытались научить нас с братом играть на скрипке, но на первом месте у меня всегда был спорт. Чем нам было заниматься в голодные и холодные послевоенные годы на Дальнем Востоке? Играл в баскетбол, плавал, зимой ходил на лыжах, катался на коньках, играл в хоккей с мячом. Участвовал в школьных, районных, городских соревнованиях. А в седьмом классе меня и брата даже начали привлекать к судейству, причем судили мы буквально все состязания, включая велосипедные гонки и тяжелую атлетику.
 Конечно, больше всего я любил и продолжаю любить футбол. Мы гоняли по двору консервные банки, потом шили себе тряпичные мячи. Помню, как на день рождения отец подарил мне даже не футбольный, а волейбольный мяч, но для всей улицы это был праздник. Я не успевал проснуться, как под окном уже собирались ребята и ждали, пока я выйду с этим мячом. Играли босиком, чтобы не разбить мяч, но уже на третий день на нем появились трещины. Помню, когда появились первые футбольные мячи со шнуровкой. Ударишь по такому головой – потом она болит полдня!
 В Москве я начал ходить на футбол, на все матчи «Спартака». Любовь к этой команде началась еще в юности. Достаточно вспомнить 1956 год, летнюю Олимпиаду в Мельбурне, победу советской футбольной сборной. Костяк той команды составляли как раз спартаковцы: Никита Симонян, Сергей Сальников, Борис Татушин, Михаил Огоньков. С тех пор я «Спартаку», что называется, не изменяю. В начале 70-х с московскими знакомыми ходил на стадион, потом мы собирались у кого-нибудь дома и обсуждали перипетии матча. Да и в Будапеште я посещал футбольные матчи, в Венгрии в те годы футбол был на хорошем уровне.

– Но многие матчи, в том числе и с участием «Спартака», проходят в субботу...
– Я сегодня шучу, что в нашей футбольной федерации одни антисемиты! Все самые интересные матчи назначают на субботу! Раньше сыновья записывали мне игры на видеомагнитофон, чтобы я мог посмотреть их в воскресенье. Но стоило прийти в субботу в синагогу, как все уже знали счет и спешили сообщить. А смотреть матч, когда знаешь счет, неинтересно. Вот посидишь, понервничаешь на стадионе или у экрана телевизора, и эффект совершенно иной!
 Впрочем, сейчас «Спартак» уже не тот, почти не осталось в команде бойцов, носителей «спартаковского духа». Многие «отбывают номер», порой заранее можно предугадать исход матча. Да и вообще уровень футбола в России совсем не такой, каким он должен быть. Хотелось бы дожить до того дня, когда сборная нашей страны будет выигрывать чемпионаты Европы и мира. Но боюсь, что это будет не скоро.

– Ваши дети разделяют ваш интерес к спорту?
– Конечно. Старший сын у меня хоккеист. Во время учебы в Москве он тренировался в школе «Динамо», немного поиграл в Самаре, дважды был в Канаде, в школе Владислава Третьяка. Однако сейчас он живет в Венгрии, где этот вид спорта не так развит и популярен, как в нашей стране. Он основной вратарь сборной Венгрии по хоккею на роликовых коньках. Младший сын играет в футбол, плавает, но занимается этим для себя.
 Я считаю, что человек, серьезно занимающийся спортом, не тратит время на глупости. Ко мне в синагогу часто приходят люди и жалуются на то, что кто-то в их семье начал пить, курить, принимать наркотики. И сегодня государство должно сделать все для того, чтобы в каждом городке был бассейн и спортзал, чтобы дети не платили за их посещение тысячи рублей. Только так можно воспитать молодежь, чтобы отвлечь ее от улицы.