Праздники
История
Персоналии
Земля обетованная
Тора
Государство Израиль
Общины мира
Регионы России
Книжные новинки
Он-лайн библиотека
Среда поэта
Еврейский взгляд
Дайджест
Я - еврей
Мишпоха
Мужчина и женщина
Еврейская кухня
Знаменитости
Стиль жизни
Арт-сфера
Мода по-еврейски
Кошерный юмор
Общинное строительство
Образование
Трудоустройство
Репатриация
Иммиграция
Каталог Интернет-ресурсов
Знакомства
Форумы
Поиск людей
Объявления
Поддержка еврейских общин и организаций
Наши проекты
RJC.ru
Еврейская жизнь в России- JLife.Ru
Антисемитизму - нет!

   Книжная полка / Он-лайн библиотека

«ОСОБО — В ЛИТЕРАТУРЕ»

Валерий Каджая
ПОЧЕМУ не любят ЕВРЕЕВ

И, конечно же, черный вихрь разрушения обрушили евреи на русскую литературу. «Главный захват литературы шел не по крупным именам, а по сторонним тихим креслам — рецензентов, критиков, литературоведов, кому и предстояло отныне, под общей сенью диктатуры пролетариата судить, рядить и направлять советскую литературу. И не то, чтобы кликнуть было “евреи в литературу!”, нет, в литературу звался пролетарий от станка, но у него и карандаш из грубых пальцев вываливался... и так получилось, что тот образованный бойкий слой, который был наверняка чужд белогвардейским тенденциям и честно предлагал свои перья пролетариату, — был почти сплошь евреи (выделено мной. — В.К.). Да добавьте обычное еврейское выручанье: куда попал — устраивай своих», — вот такую мрачную панораму рисует А.И., и его приговор евреям здесь окончательный и обжалованию не подлежит. — «Они-то и засудили на смерть лучших русских писателей того времени».

Так кого же засудили на смерть эти еврейские враги русской литературы и духовности? «Здесь, чтобы отведать того вкуса, приведем несколько из Осипа Бескина — заметного по тому времени принципиального, идейного критика, литературного доносчика, секретаря “Литературной энциклопедии”, — пишет А.И. свой обвинительный приговор. — Его книжица — “Кулацкая художественная литература и оппортунистическая критика”. Изд-во Ком. Академии, 1930 г. посвящена разгрому трех поэтов, так называемых “россеян” — Клюева, Клычкова и Орешина, столь основательно им убитых (буквально все трое — в НКВД, кровь на бесе — Бескине), что и до сих пор именам не подняться; а еще — напугу всех остальных критиков, чтоб не смели обреченных защищать».

«Напугу», однако, не получилось. Книга Бескина вышла в 1930 году, но все трое названных Солженицыным поэтов продолжали до 1937 года оставаться на свободе, писать свои стихи и даже публиковать их. Ну а в 37-м не только они сложили головы. Был в те годы широко известен любителям поэзии Павел Николаевич Васильев — талантливейший поэт, его называли наследником Есенина. В 1935 году не какой-то там бес-Бескин, а великий Максим Горький напечатал в «Правде» статью «Литературные забавы», в которой обратил внимание общественности «на отравление молодежи (Павлом Васильевым. — В.К.) хулиганством, хотя от хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа». Васильев тут же оказался в изгоях, и в 1937-м его, естественно, расстреляли.

Как всегда, Солженицын с каким-то болезненным напрягом преувеличивает роль и значение евреев, в том числе и Бескина. Да, последний состоял некоторое время ученым секретарем «Литературной энциклопедии», но кто возглавлял ее? Сначала академик Владимир Максимович Фриче — обрусевший немец, приверженец вульгарного социологизма, а после его смерти в 1929 году — бессменно, до 1933-го — Луначарский. «Сама та “Литературная энциклопедия” 1930–1934 года — отличный археологический участок по разбираемому предмету. Всего сотрудников — 142, 43 из них евреев, 40 верных, но подозреваю, что больше», — Каков стиль, а? Сам Геббельс позавидовал бы. Подозревать в те годы было очень принято, но Солженицын-то писал свой «Опус» в 1964–1968 годах! Хорошо, допустим, «40 верных». А кто ими руководил, этими верными? Кто входил в состав редколлегии? П.Лебедев-Полянский, В.Переверзев, Н.Скрыпник и… единственный еврей И.Нусинов, возглавлял же их, как уже отмечалось, сам Луначарский.

Перечислив добросовестно кучу малозначительных критиков-евреев, Солженицын делает далеко идущий вывод: «Эти перья затравили и Замятина, и Пильняка, и Павла Васильева, и Платонова — и блистательного, как солнце, Булгакова, одного из ярчайших во всей русской литературе…»

Кто причислил к фашистам Павла Васильева, мы уже разобрались. Попробуем разобраться, кто же затравил Булгакова: «Сам Михаил Афанасьевич, — продолжает А.И., — составил толстую книгу вырезок — ругательных статей против себя. Когда-нибудь и ее опубликуют, хотя бы для историков литературы, пусть ужаснутся. Вот оттуда список одних только фамилий и псевдонимов (установленные евреи подчеркнуты)» (выделено мной. — В.К.).

И перечисляет! Действительно, можно ужаснуться! Ужаснуться самим фактом того, до чего, оказывается, в состоянии дойти вроде бы вполне интеллигентный человек! Чисто в духе нацистских идеологических «партайгеноссе» он составляет список установленных евреев. А то, что происходило за пределами списка, что литература и искусство полностью политизировались и превратились в идеологических служанок режима — его совершенно не волнует. Ведь все эти Блюмы, Бескины, Авербахи и прочая и прочая, как, впрочем, и их русские, грузинские, армянские, татарские и прочая, и прочая коллеги выполняли прежде всего не национальный, а социальный заказ! Вышло постановление партии о каком-нибудь мелкобуржуазном уклоне — и понеслась свора! Ведь не кто-нибудь иной, как ведущий публицист «Правды» еврей Заславский, в своих статьях постоянно разоблачал антисоветский дух Мандельштама, пока за того не взялись «литературоведы» из НКВД. Заславский участвовал и в травле Пастернака с не меньшим усердием: для него оба этих великих поэта были не соплеменники, а классово чуждые элементы.

А для Солженицына важны не общественно-политические процессы, которые формировал и направлял режим, а евреи. Выхватил подвернувшегося под руку Бескина, — и пошла писать губерния, и потекла пена из-под пера… Есть в том списке и Луначарский — почему-то под его фамилией стоит вопрос, то есть, проверить, не еврей ли? Есть некий Театрал (не Мейерхольд ли?), есть некие С-ой, Т.Рокотов, Г.Немлечин, Грандов и Кузьма Пруткин, Орлов... Все они тоже под вопросом: то ли русские, то ли евреи, — не смог докопаться до их корней А.И. «Считай читатель сам», — призывает Солженицын.

Однажды Евтушенко, оказавшись в Нью-Йорке на концерте симфонического оркестра, с гордостью сообщил его дирижеру, что в Московском симфоническом оркестре больше половины — евреи. Дирижер очень удивился и ответил, что никогда не интересовался, сколько евреев у него в оркестре. «И вот тогда я понял, — рассказывал Евтушенко, — в чем заключается истинный антисемитизм». Из Солженицына получился бы отличный начальник отдела кадров в тех же 60-х годах, когда он писал свой «Опус». В «Литературной энциклопедии» он насчитал из 56 критиков 30 евреев. Действительно, многовато. Но в обозреваемые им годы в разных газетах и журналах, действительно, подвизалось много критиков-евреев. Однако имена установленных Солженицыным евреев сегодня никому ничего не говорят. А вот среди русских критиков есть такие величины, как уже упоминавшийся Луначарский, Керженцев (он же то К-цев, то Кр-в), Всеволод Вишневский, Федор Раскольников… Хорошо понимаю Вишневского: не мог автор «Оптимистической трагедии» — просто органически — выносить автора «Белой гвардии».

Перечисляя столь скрупулезно всю мелкую еврейскую сошку, Солженицын словно забыл, что кроме них были русские писатели мирового масштаба: Горький, Ал.Толстой, М.Шолохов, А.Фадеев и многие другие. Нет, они не травили Мастера. Но хоть кто-нибудь из них поднял свой голос в защиту Булгакова? Никто! Одни из страха, другие — из идейных соображений. А ведь в защиту того же Горького в свое время мужественно выступили его учителя, классики русской литературы Чехов и Короленко, демонстративно отказавшиеся от членства в Академии наук после того, как Николай II запретил присвоить звание академика Алексею Максимовичу.

Литературные и общественные нравы сталинской эпохи красочно передает рассказ Николая Асеева, любопытный во всех отношениях. В беседе со студентами Литературного института 15 ноября 1939 года поэт поведал об одном весьма примечательном своем разговоре с Маяковским:

«Когда мы шли по Петровке в 1927 году, Маяковский вдруг шел и говорит: “Коля, что, если, вдруг ЦК издаст такое предписание: писать ямбом?” Я говорю: “Володичка, что за дикая фантазия! ЦК будет декретировать форму стиха?” — “А представьте себе. А вдруг?” — “Я не могу себе представить”. — “Ну, что у вас фантазии не хватает? Ну, представьте невероятное”. — “Ну, я не знаю. Для этого нужно чувствовать свою стихию для того, чтобы не заблудиться. Я, наверное, не сумею, наверное, кончусь”. Замолчали и пошли. Я не обратил внимания, думая, что пришла фантазия. Мы прошли шагов сорок. Он махал палкой, курил папиросу и вдруг сказал: “Ну, а я буду писать ямбом”».

И к штыку приравнял перо. И стал талантливейшим поэтом советской эпохи, — по определению самого тов. Сталина, главного литературного критика СССР.

Асеев в поэме «Маяковский начинается» воспроизвел этот разговор почти дословно, и если бы не реальный факт, то сегодня воспринимался бы он или как шутка, или как пародия.
«Что вы думаете,
Коляда,
если
ямбом прикажут писать?»
— «Я?
Что в мыслях у вас —
беспорядок:
выдумываете разные
чудеса!»
— «Ну все-таки,
есть у вас воображенье?
Вдруг выйдет декрет
относительно нас!
Представьте
такое себе положенье:
ямб — скажут –
больше доступен для масс».
— «Ну, я не знаю...
Не представляю...
В строчках
я, кажется, редко солгу...
Если всерьез,
дурака не валяя...
Просто, мне думается,
не смогу».
Он замолчал,
зашагал,
на минуту
тенью мечась
по витринным лампам, –
и как решенье:
«Ну, а я
буду
писать ямбом!»

Глубокое объяснение как самого разговора, так и поэмы дал известный литературовед Бенедикт Сарнов: «В поэме диалог этот воспринимается как метафора. Даже, пожалуй, как символ. Немудрено: чтобы представить себе ситуацию, предложенную Маяковским, “всерьез, дурака не валяя”, надо было и в самом деле обладать незаурядным воображением. Легче было предположить, что, говоря о ямбе, Маяковский имел в виду что-то другое. Именно так Асеев и решил, и на том успокоился: “Теперь вопрос стал ясен, что речь шла не о ямбе... Теперь понятно, что не форма стиха его беспокоила... А я тогда не понял, думал, что этот вопрос — дикая фантазия”».

И Асеев, и Маяковский — оба русские, оба — выдающиеся поэты, оба посвятили свою музу служению Революции и Советской власти. Для них поэты-«россеяне» Клюев, Клычков и Орешин столь же чужды, как и еврею Бескину, а слово партии было законом. Так гражданская война, закончившаяся на полях сражений, перешла в редакции газет и журналов, в творческие дискуссии, и любая статья или выступление с обвинениями в буржуазности могли служить в качестве исходного материала для НКВД.

Вот, между прочим, классический образец того, как раскололась Россия: не на русских и евреев, как считает Солженицын, а «на красных и белых». И Всеволод Вишневский, и Михаил Булгаков принадлежали к рафинированным русским семьям. Но Вишневский стал пролетарским писателем, да еще каким яростным, а Булгаков остался верен старому своему воспитанию. Их что, Бескин развел по разные стороны баррикады?

Михаил Афанасьевич, к великому сожалению, и в самом деле болезненно реагировал на ругательные рецензии в прессе, но все-таки не эти «еврейские перья» — как мы убедились, среди них было ровно столько же и «русских перьев», причем куда более научных, — довели Мастера до слепоты и до смерти. Гораздо больше крови испортил ему в конце жизни Константин Сергеевич Станиславский во время работы над пьесой «Мольер». Ее, наконец, поставили во МХАТе 16 февраля 1936 года, даже показали семь спектаклей, а затем… А затем сняли после разгромной статьи в «Правде». Статьи анонимной, без подписи, но автор ее известен — все тот же Керженцев (Лебедев) Платон Михайлович. Русский. Но даже если бы он был евреем, чукчей или китайцем — это не имело ровно никакого значения. Керженцев — не какой-то там ответсекретарь «Литературной энциклопедии», как бес-Бескин, это был видный партийный функционер: в 1919–1920 годах руководил РОСТА, в 1933-м назначен председателем Радиокомитета, а в том роковом 1936-м, когда «зарезали» булгаковского «Мольера», он возглавил Комитет по делам искусств при СНК СССР. Булгакова клевал в своих статьях, как тот орлуша Прометея, — клевал железным клювом гегемона, убежденно считая писателя классовым врагом советской власти.

Редакционная статья в «Правде» означала одно — что она была написана с ведома или по заданию самого Сталина. И это несмотря на то, что Сталин высоко ценил Булгакова как драматурга и никакой другой спектакль во МХАТе он не смотрел так часто, как «Дни Турбиных». Еще раньше сокрушительный удар нанес Булгакову первый друг тов. Сталина — тов. Горький. В марте 1933 года, согласно договору, заключенному в июле 1932-го, Булгаков сдал рукопись своего романа «Жизнь господина де Мольера» в издательство «Жизнь замечательных людей». Возглавлял издательство старинный, с 1903 года, товарищ Алексея Максимовича А.Тихонов. Он лично написал резко отрицательную рецензию на роман. Главным недостатком его Тихонов посчитал немарксистский подход Булгакова к описываемым событиям, из книги не видно, «интересы какого класса обслуживал театр Мольера». Но больше всего рецензента насторожило, что в романе прозрачно проступает «наша советская действительность». Рукопись была послана Горькому в Сорренто, и основоположник соцреализма полностью согласился с Тихоновым. Булгаков пытался встретиться с Горьким по возвращении последнего в Москву, но тот его так и не принял. После чего Михаил Афанасьевич написал письмо самому Иосифу Виссарионовичу с просьбой разрешить ему уехать за границу. Начальник партии оказался гораздо более чутким, чем начальник писательского цеха: он позвонил Булгакову и с шутливой обидой спросил: «Неужели мы вам так надоели?» Булгаков стал жаловаться, что у него нет другого выхода, его не печатают, не берут на работу в родной МХАТ даже помощником режиссера.

«А вы обратитесь к ним еще раз, — сказал Хозяин. — Прямо завтра и обратитесь…»

Назавтра Михаила Афанасьевича зачислили в штат театра, где он и проработал до самой своей смерти в 1940 году. За это время написал пьесу о Пушкине «Последние дни» и пьесу о товарище Сталине «Батум» — 24 июля 1939 года она была отпечатана набело и сдана в художественную часть. Счастливый Булгаков отправился в город революционной юности Сосо Джугашвили, чтобы проникнуться атмосферой будущего спектакля, но с полдороги его вернули телеграммой, в которой сообщалось, что «кина не будет», — спектакль отменяется. «Кинщику» что-то не понравилось в пьесе…

Что, Александр Исаевич не знал обо всех этих перипетиях, когда писал о «еврейских перьях», которые затравили «блистательного как солнце Булгакова»? Ну разве приличествует порядочному человеку выворачивать правду так наизнанку?

Перечислить 30 мелких критиков евреев и столько же русских и ни словом не обмолвиться о главном залпе, произведенном из Кремля, — это надо быть очень большим знатоком русской литературы. В «Двустах лет вместе» сей пассаж о еврейских критиках, доведших Мастера до слепоты и смерти снят полностью. Осталась всего одна строчка: «Мейерхольд проявился и упорным противником Михаила Булгакова». Противником в чем? В том, что Мейерхольд — еврей (хотя досконально известно, что он — обрусевший немец), а Булгаков — русский? Или в концептуальных вопросах новых театральных форм?

Но «не выдержала душа поэта». В «Новом мире» в последней книжке за 2004 год появилась статейка А. Солженицына «Награды Михаилу Булгакову при жизни и посмертно». То, чего А.И. не решился поместить в «Двухстах лет вместе», он «в рамках политкорректности» выдал в журнале. Однако, несмотря на всю «политкорректность» отредактированного текста, в сухом остатке — все те же «еврейские перья», которые — и здесь Солженицын почти слово в слово цитирует самого себя из той грязной книжицы, от которой он вначале так открещивался с чувством оскорбленного достоинства, а потом признал-таки своей: «Изо всех газет и журналов статьи рыгали, блевали, плевали в одинокого Мастера — и негде было опровергнуть, ответить, оправдаться. Блистательного, как солнце, Булгакова, из ярчайших во всей русской литературе, эти пролетарские перья и докалывали до слепоты, и до смерти. (Да они ж прижигали и Замятина, и Пильняка, и Платонова.)»

А вот как эти же строки прописаны в опусе «Евреи в СССР и в будущей России»: «Эти перья затравили и Замятина, и Пильняка, и Павла Васильева, и Платонова — и блистательного как солнце Булгакова, одного из ярчайших во всей русской литературе... Изо всех газет и журналов статьи рыгали, блевали, плевали, стреляли в одинокого Мастера — и негде было опровергнуть, ответить, оправдаться. Эти перья и довели Булгакова до слепоты и смерти».

До смерти и слепоты Булгакова довела прежде всего тяжелая наследсвенная болезнь почек – нефросклероз, от которой умер и его отец, хотя ни в коем случае нельзя отрицать и того, что душевное состояние, в котором пребывал Михаил Афанасьевич, тяжело отражалось и на его физическом состоянии, тем более, что сам писатель очень болезненно реагировал на любую рецензию, — даже в самой задрипанной газетенке. В отличие от Антона Павловича Чехова, который к такого рода критике относился брезгливо, а критиков сравнивал с оводами, которые мешают лошади пахать, Булгаков, как отмечает Солженицын, «составил толстую книгу вырезок — ругательных статей против себя ».

И Солженицын, коль нет других, берет на себя столь высоко патриотическую миссию — публикует список этих рецензентов и критиков. Правда, в «Новом мире» уж нет сакраментального пояснения «установленные евреи подчеркнуты», но все остальное — один к одному. Напрасно искать в новомировской статейке серьезного анализа творчества Булгакова, но Солженицын и не ставит перед собой такой задачи, поэтому и подзаголовок у статейки соответствующий: «Из «Литературной коллекции». Хотя куда точнее было бы «Из «Еврейской коллекции». Собственно, главная цель, ради чего Солженицын написал эту статейку, — это обнародовать фамилии тех евреев-критиков, которые «докалывали до слепоты и до смерти» Мастера. Однако, чтобы статейка хоть по объёму выглядела бы статьей, Александр Исаевич разбирает еще и юбилейныый номер «Литературного обозрения» (1991, No 5), посвященный Булгакову. Эка, хвалился через 13 с половиной лет! Но про сборник — неполная страница беглых заметок, зато статье некого М. Золотоносова Солженицын посвящает целых две с половиной страницы — тогда как вся публикация не дотягивает до шести.

Чем же так привлек Золотоносов нобелевского лауреата, что такого выдающегося внес он в изучение булгаковского творчества, раз столько места и страсти уделено ему? Еврейская тема! Сумел-таки Золотоносов разглядеть антисемитские мотивы в «Мастере и Маргарите», объявить роман этаким «пуеводителем по субкультуре русского антисемитизма» (СРА). Солженицын, сам большой любитель новояза, по достоинству оценил это дурацкое «поносное ругательство» СРА: «Так и захлебывается: СРА, СРА, СРА»...

И невдомек Солженицыну, что у Михаила Золотоносова это самое СРА — некий пунктик, как у самого Солженицына СЕР (субкультура еврейской русофобии). В свое время вся литературная Москва потешалась над Золотоносовым, написавшим целое исследование по поводу антисемитского духа — чего бы вы думали? — «Мухи-цокотухи». Тайным агентом СРА оказался еврей Чуковский, который, якобы, вывел жида-кровососа в образе паука, а жертвой его — русскую беднягу цокотуху. И смех, и грех...

Нет, не считает Солженицын Михаила Афанасьевича «блистательным, как солнце, из ярчайших во всей русской литературе», иначе не опускался бы до мелочного спора со всеми этими за СРАнцами. Но вся беда в том, что не может А.И. пройти мимо Золотоносова, Бескина и прочих, ибо сам является продуктом СРА. И всю жизнь несет он в себе это СРА, то скрывая, то лицемерно и трусливо прикрываясь «политкорректностью», то откровенно выплескивая наболевшее. Желтая книжонка «Евреи в СССР и в будущей России» писалась в 1965–68 годах, желтая статейка в «Новом мире» опубликована в декабре 2004-го, когда Солженицыну исполнилось уже 86 лет. А между этими вехами пролегло заСРАнное юдофобией поле. И с каким же тщанием все удобряет и удобряет его нобелевский лауреат: откуда только берется!

Столь красочно расписав всеми забытого Осипа Бескина, Солженицын почему-то обошел своим вниманием хорошо ему известного Николая Лесючевского, в 30-е годы литературного эксперта НКВД, чего он и сам не скрывал и чем искренне гордился. Благодаря сотрудничеству с «органами» он стал директором крупнейшего издательства «Советский писатель». По его доносам, точнее «экспертным докладным», были арестованы такие замечательные поэты, как Борис Корнилов, Павел Васильев и Павел Заболоцкий. Все трое — русские, доносчик — тоже. На Васильеве уже лежало клеймо, оставленное каменной десницей главного пролетарского писателя, и его расстреляли без долгих церемоний в 1938-м, Корнилова — на год раньше, а Заболоцкий отсидел в лагерях и в ссылке почти 20 лет. Когда эта история вскрылась после XX съезда КПСС, разразился большой скандал, окончившийся, однако, пшиком: Лесючевского не только не исключили из партии, его даже не сняли с должности директора «Совписа». А за что, собственно, было исключать? Он честно и добросовестно выполнял волю партии, проводя в жизнь ее курс. Как и Бескин, — только масштабней и кровавей.

Такая избирательность и подтасовки не случайны. Они — следствие авторской концепции о послереволюционной внутренней оккупации евреями России и национальной их мести, разрушении ими русской культуры. Тем самым Солженицын — в силу ограниченности своего исторического мышления — совершенно затушевывает социальный характер происходивших начиная с октября 1917-го в нашей стране кровавых катаклизмов, перешедших затем в латентную форму в эпоху так называемого застоя, точнее, полного загнивания режима. Только совершенно зашоренный образованец или совершенно необразованный национал-патриот может сводить к еврейским «буре и натиску» трагедию, постигшую народы России (СССР) в годы большевистского правления. В том же 37-м, когда расстреляли Николая Клюева, Сергея Клычева и Петра Орешина, расстреляли и двух талантливейших грузинских поэтов — Паоло Яшвили и Тициана Табидзе. И не по доносу евреев, а своих же грузинских «большевицких» критиков — «литэкспертов НКВД». В те же годы погибли как «враги народа» талантливейший поэт Иосиф Мандельштам и не менее талантливый писатель Исаак Бабель — оба евреи. Можно привести массу других примеров, которые убедительно доказывают, что не «мировой еврейский заговор» разрушал вековую культуру народов СССР — в том числе и даже в большей мере еврейскую, — а пришедшая к власти чернь строила свою новую охлократическую «культуру» на основе охлократического «нового порядка».

После XX съезда многие, кто не разделял, а тем более на дух не принимал этот «новый порядок», вдохновились верой в его конец, что рано или поздно — но наступит он обязательно. И тогда «в семье вольной, новой» все люди, наконец, заживут, как братья, независимо от национальностей. Но Солженицын не был бы Солженицыным, если бы в этой «семье вольной, новой» не отвел евреям особое место, «их комнату». В главе «Как нам быть завтра» он описывает свой план «обустройства евреев».

«Мы не имеем права навязывать нашим евреям отъезд в Израиль… Мы должны предоставить им как можно больше здесь. (Чего? — В.К.) Переделать их… (Лазоревая мечта Николая I. — В.К.) Мы хотим сами собой управлять — не из антисемитизма! Не из зависти к вашей оборотливости или талантам! И даже не из национальной гордости, шут с ней! А потому, что только мы вполне и до конца заинтересованы в русских делах, а вы все время в скобках держите Израиль. Мы потому хотим сами, что только мы сумеем сделать это наилучшим образом! А вы — не сделаете наилучшим! Потому что у нас — одно подданство, а у вас — два!.. (О, санта сиплицитас! — В.К.) Наша давняя пословица так говорит: чья земля — того и вера (у Гитлера это звучало так: «Дойчланд ден дойче — Германия для немцев». — В.К.) Неужели это — антисемитизм? (Нет же, конечно, это борьба за чистоту расы, это любовь к своему народу. — В.К.) Именно теперь, когда Израиль появился, и растет во славе, а вы в него не возвращаетесь — вы уже не бездомные изгнанники, вы признаетесь, что ваше изгнание — добровольно, оно — мило вам: и вы теперь — приживальщики! Но тогда разрешите все-таки рассматривать вас как гостей?

Но гостю предоставляют — комнату, и никакой гость не претендует выбирать эту комнату сам, или захватить весь дом, или переставлять мебель по-своему.

Мы по силам, мы охотно узнаем точку зрения еврейскую или точку зрения двоеданцев, — но разрешите все-таки основы взаимопонимания строить на русской точке зрения?

Такие чуткие к своему национальному чувству — вот окажитесь чутки к нашему! окажитесь! Постоянно имейте его в виду! Остерегайтесь чем-нибудь его оскорбить! (Вся история последних пятидесяти лет есть нарушение этого условия.) Остерегитесь не только внешне, но и внутренне — от пренебрежительного мнения о народе-хозяине, среди которого вы решили остаться жить.

Сумеете ли? Ведь это вам будет очень нелегко. Ведь вы уверены в своем интеллектуальном и духовном превосходстве. А мы его никогда не признаем!

Мы искренне хотим не угнетать вас и не стеснять, дать вам это самое равенство — но как нам обеспечить уверенность, что оно не выродится во взаимовыручку? И если вы заверите, что — нет, ее не будет, то как еще знать твердо, что ее не будет? А зачем нам рисковать, когда у нас уже есть роковой опыт треклятого 1917 года?!

Если нация, если кровь не играют никакой роли, как на словах вы все время заявляете — так вот и откажитесь от взаимного благоприятствования — чего легче?

Как же быть? Как быть нам, русским? И как быть вам?

Я вижу только один выход: вы сами должны постоянно чувствовать, как это выглядит с русской стороны. Вы сами должны ввести для себя правила самоограничения». (умри А.И., лучше не скажешь. — В.К.)

Излив душу и тем облегчив ее («Это все — не решение; это пока только принципы»), Солженицын приступает к главному: окончательному решению еврейского вопроса в России. Слава Богу, теоретическому.

«Все решение — впереди.

Но схема его — на второй день будущей России — рисуется мне так:

1) свободный выезд в Израиль всем желающим;

2) для всех остающихся и заявляющих себя русскими евреями — полная религиозная свобода, культурная автономия (школы, газеты, журналы, театры). Ни в чем не мешать им ощущать себя нацией! Но в занятии высших государственных должностей — примерно те ограничения, что и сегодня (sic! — вот вам и весь правозащитник во всей красе! — В.К.);

3) а для тех, кто остается и заявляет себя не евреем и не двоеподданным, а искренне, без оглядки, по душе — русским?

Вот такому человеку простая проверка: если наше русское внутреннее (и особенно — деревенское) разорение, бревна прогнившие, дороги искалеченные, и наша неученость, и запущенное воспитание, и развращенный дух ему больней, чем отсутствие еврейских имен в государственном руководстве; если он испытывает истинное тяготение к русскому быту, русским пространствам и русской боли — что ж тут возразить? Исполать! Но этого всего не докажешь на московском паркете и на невских набережных — надо нырять самому в тот наш внутренний вакуум, может быть, и в северную глушь, и практической работой скольких-то лет доказать, что верно, ты именно чувствуешь так. И тогда ты — полный гражданин этой новой России».

Доведись прочесть на том свете эти строки незабвенному Иосифу Виссарионовичу, он бы, несомненно, пришел в величайший восторг! Отец народов же ведь тоже собирался переделать ИХ таким точно макаром, — сослать в северную глушь — на трудовое перевоспитание «практической работой скольких-то лет» (вождь больше всего любил 25), поднять деревенское разорение, бревна прогнившие, дороги искалеченные, короче, стать настоящими русскими. А русские? Кем стали бы они тогда? Евреями? Смешно, если бы не было так горько. Ведь нобелевский лауреат как-никак, больная совесть наша. Увы, больная в буквальном смысле.

Разница между Солженицыным и Сталиным в их вариантах «окончательного решения» заключается в том, что Вождь и Учитель собирался отправить евреев в северную глушь насильно, как поступал он со всеми прочими нехорошими народами. Нобелевский же лауреат, претендующий на роль Пророка (вождь из него уж точно не получился) предлагает куда более «гуманный» выход: добровольно переселиться евреям в северную глушь. Добровольно! Может и найдется среди евреев пара-другая таких Зильберовичей, но что среди русских хоть один — шапку оземь — никогда!

И вот на подобном мракобесии и замешан — от начала и до конца — весь «Опус-68». Теперь понятно, почему не стал публиковать его в 1968 году Солженицын. Но главная изюминка заключается даже не в этом, а в том, что параллельно с «Опусом-68» А.И. работал над «Архипелагом ГУЛАГом». Там он описывал страшную правду, там он открыл советским людям да и всему миру, что такое СССР — вот уж поистине тюрьма народов. А в параллельно писавшемся опусе-оборотне та же великая трагедия предстает в виде мрачной еврейской мести, превратившей Россию в ГУЛАГ и загнавшей в него всяк сущий в ней язык.

Вслух же на весь мир он «лепил» в лицо советским вождям разоблачительную правду. Но, как всегда у Солженицына, то была не вся правда, а полуправда. Вторая половинка правды лежала на дне его души. И в заветную тетрадку сливалось затаенное: «И вот мы у себя в стране напуганы, разговаривая с передовыми, образованными людьми, а тем более берясь за перо, мы, прежде всего, остерегаемся, оглядываемся — как бы евреев не обидеть». И это писалось в 1968 году, когда в Советском Союзе евреев только ленивый не пинал. А весь мир возмущался и требовал прекратить. Солженицын — бесстрашный человек, лепил правду-матку, смело бодался с властью предержащей и ее подпевалами, и всеми образованцами, а в той подпольной тетрадке эпиграфом поставил: «Правду говорить — никому не угодить».

Так выходит, 30 лет прятал свою сокровенную правду, чтобы, не дай Бог, не задеть евреев. Ибо евреи ему тогда были куда нужнее его сокровенной правды. Собственно, если посмотреть, кто в те годы больше всего помогал Солженицыну, рискуя и своим благополучием и даже свободой, — больше всех среди них окажется евреев. Солженицын человек очень деловой и расчетливый. Качества отменные, если только не идут в разрез с совестью. В.Шаламов, человек чести, сохранивший ее и в лагерях, и после, так вспоминал поучения Солженицына во время их первой встречи в 1963 году:

«“Для Америки, — быстро и наставительно говорил мой новый знакомый, — герой должен быть религиозным. Там даже законы есть насчет этого, поэтому ни один книгоиздатель американский не возьмет ни одного переводного рассказа, где герой — атеист, или просто скептик, или сомневающийся… Я просмотрел бегло несколько ваших рассказов. Нет нигде, чтобы герой был верующим. Поэтому, — мягко шелестел голос, — в Америку этого посылать не надо…”

Небольшие пальчики моего нового знакомого быстро перебирали машинописные страницы.

— Я даже удивлен, как это вы… И не верить в Бога!.. Да дело даже не в Боге (sic! — В.К.). Писатель должен говорить языком большой христианской культуры, все равно, эллин он или иудей. Только тогда он может добиться успеха на Западе”».

Бог с ним с Богом, главное — добиться успеха на Западе. Солженицын добился его. С лихвой. И славы, и денег. А сейчас можно пожить для души.

Признаться, когда мне первый раз попалось в тексте слово «двоеданец», я понял его как «двоедушный». У Солженицына государственное подданство одно: он гражданин России и только. И никакого Израиля. А Запад — как презерватив: использовал и выбросил. Двоедушный человек…

К оглавлению

 * * *

Полный тект книги любезно предоставлен автором редакции сайта «Еврейский Интернет-клуб» для онлайн публикации. Любые перепечатка, воспроизведение, распространение этого текста допускается только с письменного разрешения автора.

 Обсуждение прочитанного – на JLife.ru

 



Карта сайта

О проекте

Обратная связь

Условия перепечатки

Архив IJC.Ru

Наши партнеры:

ISRALAND ПОРТАЛ - ТУТ ИНТЕРЕСНО







МАОФ

Член Ассоциации национальных журналистов России

Создание сайта IP3

«Grassroots 2010» — конкурс проектов в рамках программы «Еврейские сообщества»

CAF Россия, в рамках программы «Еврейские сообщества», объявляет о начале открытого конкурса проектов «Grassroots 2010». Конкурс «Grassroots 2010» реализуется по инициативе и при финансовой поддержкеНью-Йоркской еврейской Федерации (UJA-Federation of New York) и Genesis Philanthropy Group в следующих регионах: Москва и Московская область, Казань, Санкт-Петербург. Конкурс нацелен на поддержку лучших местных инициатив, направленных на содействие возрождению еврейского самосознания, сохранению культурно-исторического наследия и развитию социальной активности еврейских сообществ.


Высшие Курсы неформального еврейского образования

Международный центр неформального еврейского образования «Меламедия» при Институте изучения иудаизма под руководством раввина А. Штейнзальца проводит конкурсный отбор на Высшие курсы НЕО. Если вы молоды (до 45 лет), интересуетесь еврейской культурой и хотите приобрести современную и востребованную профессию - коуч или медиатор.


Восполнить пробелы в истории Холокоста

Руководитель проекта документации имен евреев, погибших в период Шоа на оккупированных территориях бывшего СССР, Борис Мафцир призывает организовать сбор свидетельских показаний о геноциде европейского еврейства.


Реклама на IJC.Ru