В Санкт-Петербурге вышел из печати очередной, 400-й, номер еврейской независимой газеты «Ами» - «Народ мой». Исполнилось 17 лет (июнь 1990 г.) одной из первых еврейских газет в перестроечной России и СССР.

Первые номера «Ами» вышли еще до вступления в действие Закона о печати и проходили цензурную проверку в Главлите. Все прошедшие годы практически ни разу не сорвался график выпуска газеты (два раза в месяц) и не менялся ее главный редактор Яков Цукерман.

 * * *

Автобиографический очерк Якова Цукермана.

Я родился 18 июня 1945г. в Ленинграде в семье, перенесшей все ужасы блокады, с первого до последнего дня. Отец – кадровый офицер, инженер-строитель, встретил войну 21 июня: был обстрелян в Эстонии за 18 часов до нападения немцев на СССР, даже легко ранен. Ушел из Эстонии на последнем корабле, умудрился уцелеть во время этого перехода и живым доплыть до Кронштадта. А был он сыном гомельского меламеда, его отец, мой дедушка, умер в 1918 от испанки, оставив трех очень маленьких сыновей-погодков и малограмотную вдову без всякой профессии. Сыновья, когда им исполнялось 14-15 лет, приезжали в Ленинград, работали, все получили высшее образование, один погиб в 1942 под Старым Осколом. В 1930 они перевезли мать из Гомеля в Ленинград. Она умерла в сентябре 1945г., пережив тоже всю блокаду, так и не научилась сносно говорить по-русски. Отец свою офицерскую пайку делил на троих: жену, мать и себя. Так в блокаду и выжили!

Мать родилась в Петрограде в профессорской (но некрещеной!) семье. По материнской линии я – шестое поколение петербургской интеллигенции, а дальше (глубже) известные рижские раввины. Мой прапрадед, младший раввинский сын, стал юристом и переехал в Петербург. До войны мать закончила Горный институт и работала на оборонных объектах всю блокаду. Через месяц после войны родила меня. Мать ушла на пенсию, имея трудовой стаж 44 года, умерла в 1999 г. Отец после войны строил по всей стране, демобилизовался подполковником в конце 50-х, потом служил научным сотрудником, защитил диссертацию, не любил эту гребаную власть и партию, в которой просостоял 50 лет и 2 месяца, умер у меня на руках от рака в 1989 г. в тот же день, когда умер академик Сахаров, – вот такое совпадение. У меня самое яркое воспоминание детства – смерть Сталина: всюду все рыдают, я в школе – в карауле у бюста вождя, а дома родители не скрывают радости, чуть ли не пускаются в пляс.

Про «особость» своей нации я узнал уже в 1-м классе ленинградской мужской школы, когда одноклассники и учителя активно обсуждали еврейский вопрос в связи с Делом врачей. Дома мне объяснили и рассказали про евреев и Израиль с других позиций. Так я стал с раннего детства очень даже «продвинутым» в этой специфической области. Апофеоз наступил во втором классе, когда собрался идти на новогодний бал-маскарад одетым запорожским казаком в красных лыжных штанах с начесом. Родители очень толково мне объяснили, почему именно «жидовской морде» неуместно выряжаться казаком, рассказали о гетмане Богдане-воссоединителе и его национальной политике, про Холокост и про Сталина. С тех пор я прочел очень много всяких книг по теме, но ничего ПРИНЦИПИАЛЬНО нового так и не узнал, все это уже было в той памятной беседе, даже про «кровавый навет» и библейские истории. Так что меня можно назвать - «сионистом с младых лет».

Учился хорошо, побеждал во всяких олимпиадах и школу закончил с золотой медалью, хотя уже работал на заводе фрезеровщиком. С 14 лет посещал синагогу, и потому был вынужден уйти из дневной элитной школы на завод. Зато в истории заводской вечерней школы я так и остался первым и последним медалистом. Родители не одобряли таких «закидонов» из соображений моей дальнейшей карьеры, но не сильно боролись и круто не запрещали, за что им отдельное а данк. В 17 лет я умудрился поступить в Ленинградский университет, на физический факультет, где была довольно жесткая «процентная норма».

В том же году – первое «задержание». Люди в штатском из ГБ «взяли» меня в синагоге за «сионистское» выступление на празднике Симхат-Тора. В участке избили, допросили, отпустили через 6 часов и проинформировали университетское начальство. Но стояла на дворе еще хрущевская оттепель, и меня только «проработали», но не исключили. По окончании ВУЗа я выдержал 11 (!) распределений: приходил в организацию, начальство охотно берет, а кадровики посылают отказ. Интересно: почему? Лишь через полгода, по большому блату, устроился по специальности в НИИ, где и проработал 27 лет, объездил всю страну, защитил диссертацию, опубликовал почти 120 научных статей и 3 книги. И продолжал ходить в бейт-кнесет, общаться с отъезжантами и отказниками. КГБ, конечно, не могло, конечно, этого не замечать.. Мог и сесть, но отделывался «беседами» и «воспитанием». Сотрудничать отказывался, но, думаю, им было интереснее держать меня «под колпаком», чем в лагере. В конце 70-х собрался совершить алию, но пока собирался (нужно было уговорить родителей, не бросать же их одних), случилась московская олимпиада, и выезд прикрыли. До Израиля я добрался впервые только в 90-м году, уже «всесоюзным еврейским активистом».

В 1990 году в Прибалтике появились еврейские «настоящие» газеты и журналы. Ленинградские активисты решили тоже издавать газету. Я уже участвовал в еврейском самиздате и, естественно, был «мобилизован». Нового перестроечного «Закона о печати» еще не было, а мы (вместе с Борей Неплохом) изготовили оригинал-макет первого номера «Ами». Отнесли в Горлит на цензуру. Там уже царили «чемоданные» настроения: молодой парень нам не очень удивился, спросил, нет ли гадостей про Ленина, мы его заверили, что и имени такого не знаем. Он лениво проглядел сверстанные полосы, крамолы не нашел и поставил дозволяющие штампы на каждую страницу. Но тут мы столкнулись с новой проблемой. Объехали все городские и пригородные государственные (других еще не было!) типографии и оказалось, что все директора – евреи. Они всячески нас привечали и приветствовали, говорили, что очень нам рады, но заказа не брали: ну, вы же понимаете, что мне никак нельзя, отнимут партбилет «за сионизм».

В конце концов, мы пришли в главную, обкомовскую, типографию, где печатались все городские газеты. Там начальником газетного производства оказался, скажем, Иванов Иван Степанович. Проглядев литованные полосы, спросил, кто за нами стоит. И попросил принести письмо от какого-нибудь начальника. Я сразу же позвонил приятелю депутату-демократу, назавтра у меня было письмо за подписью Анатолия Собчака (первого мэра Санкт-Петербурга), которое я и принес товарищу Иванову в 4 часа дня, а утром следующего дня уже забрал тираж первого номера «Ами». На дворе было 6 июля, и мы были счастливы! Кстати, когда принесли Иванову оригинал-макет второго номера, он попросил принести новое письмо от Собчака.

Но плотину мы уже прорвали, нашли в пригороде крохотную типографию с линотипом 1924 года, горячим набором и «бесстрашным» директором, с которым расплачивались «налом». Потом мы еще раз пять меняли загородные типографии и линотипы, пока через четыре года не вернулись в главный городской газетный комплекс, где и печатаем нашу «Ами» по сей день. Была уже другая страна, город был Санкт-Петербургом, цензуру давно отменили, а товарищ Иванов, к сожалению, вышел на пенсию. Все равно большое ему спасибо.

«Ами» мы начали сразу же продавать по всему Невскому проспекту и в синагоге. Пятитысячный тираж разошелся за один день. Через две недели второй номер вышел уже тиражом 10 тысяч и на 8 полосах. С тех пор прошло 17 лет, вышло 400 номеров «Ами».

Можно рассказать много забавных историй, связанных с «Ами». Например, вначале нашим местом постоянной продажи был участок перед Гостиным двором в самом центре Невского проспекта, где торговали всей неформальной прессой, в том числе и злобной юдофобской (ее там продают и по сей день). Через несколько дней звонит мне наша продавщица и плачет, что приходил «главный фашист» и запретил торговлю нашей «жидовской» газетой, я расспросил подробности и на следующий день пришел к нашей торговой точке. Часов в 11 утра явился и «главный фашист», двухметровый парень лет 25, ряженный во все черное: сапоги, галифе, рубашка и даже портупея. Я подошел к нему и спросил: хочет ли он, чтобы все евреи убрались в Израиль. Он радостно закивал, явно одобряя такой исход. Так и мы боремся за это же. Он прочитал «Ами» с начала и до выходных данных. После чего сказал: «Зер гут!» и разрешил нам торговать, даже приказав своим всячески нас любить. Доходило до того, что наши уходили пообедать или еще куда-нибудь, оставляли газету «патриотам», и те ею торговали вместе со своим товаром. Идиллия продолжалась до поздней осени, когда мы ушли из уличной торговли по метеопричинам.

Уже 17 лет, как я круто изменил судьбу, перейдя из физиков в журналисты, стал «профессиональным евреем». Наконец-то я занимаюсь тем, о чем мечтал с самого детства. И до сих пор получаю радость и большое удовлетворение от работы, как и 17 лет назад. А такое счастье, согласитесь, Б-г дает не каждому. Ам Исраель хай!

Редакция «Еврейского журнала» поздравляет коллег с 17 летием, желает отличный тиражей, интересных материалов и авторов, богатых рекламодателей и самых замечательных читателей! До 120! Лехаим!