ВОТ ТАКОЕ БЫЛО МОЕ "ЕВРЕЙСКОЕ СЧАСТЬЕ"

Некоторые факты из биографии, которые остались в памяти русского еврея.
      Самый первый эпизод из детства - Новый 1930 год. Мы жили в подвале и в большой комнате папа, Яков Моисеевич, установил елку. Это была не обычная елка из леса, а большая ветвистая метла, украшенная самодельными игрушками.
      Но нам, его многочисленному еврейскому семейству, она казалась самой красивой на свете. К сожалению, очень скоро елки были запрещены как буржуазный пережиток.
      Папа работал на заводе им. Воробьева контрольным мастером и был членом партии. В 1936 году состоялись первые выборы в ВС СССР и папу выбрали членом участковой избирательной комиссии, а также поручили ему нести Красный флаг на демонстрациях. Вся улица поздравляла отца с таким доверием и удивлялась, что оно досталось простому рабочему - еврею. Ведь это было в то время, когда почти каждую ночь на нашу улицу приезжали "черные воронки" и наутро все узнавали об очередном арестованном "враге народа". Увы, и "большое доверие" не избавило папу от участи быть арестованным в одну из ночей. Помню, как страшно кричала моя мама, когда его увозили. Трое суток прошли как кошмар: неведение, непонимание, страх… Утром четвертого дня отец вернулся. Я не узнал его: черная, как смоль, шевелюра его густых волос стала белой. Папа был хмур и молчалив, не сказав никому ни слова, ушел на завод. Лишь через шесть лет, умирая от рака желудка (я думаю, в этом арест сыграл не последнюю роль), он рассказал мне, как трое суток его держали в холодной воде небольшого, но глубокого бассейна, где от него, захлебывающегося (отец не умел плавать!) требовали признаться в каких-то жутких преступлениях и связях. Несколько раз, наглотавшись, он чуть было уже не тонул. Тогда со дна бассейна поднималась железная сетка, отца откачивали и пытка начиналась снова. Что спасло папу от дальнейших издевательств, лагеря, а то и гибели, неведомо. Может, руководство завода похлопотало, а может, не сумев добиться от него навета на товарищей по работе и начальство, от папы отвязались, взяв лишь подписку о молчании.
      Нас, детей, в семье было пятеро. Все - мальчики. Мама, как большинство тогдашних еврейских матерей, занималась домом и все заботы на содержание семейства лежали на плечах отца. Будучи прекрасным мастером - краснодеревщиком, он после работы все вечера и выходные дни трудился в сарае, изготавливая мебель. О качестве этой мебели говорит тот факт, что заказывали ее у отца только люди состоятельные и там, где поветрия моды либо другие причины не заставили хозяев ее уничтожить, стоит отцовская мебель до сих пор, как новенькая.
      В 1936 году я отдыхал в пионерлагере в селе Сицкое возле поселка Василево. Однажды мы всем отрядом были приглашены в гости к матери Валерия Чкалова, которая угощала нас "китайкой" в своем саду, расположенном на берегу Волги. Неожиданно, посреди беседы к нам вышли Чкалов и Байдуков, приехавшие в Василево на побывку. Несколько минут они с нами поговорили, а потом отправились на рыбалку.
      Я уже упомянул, что наша семья жила в глубоком подвале, который находился в доме № 40 по улице Песчаной (ставшей позднее ул. Литвинова). И вот как-то толи в 35-ом, толи в 36-ом году посредине улицы (она была полу песочная, полу булыжная и машины по ней ходили редко) поставили стол и члены ЖАКТа - общественные работники домоуправления - приняли решение переселить нашу семью из подвала на второй этаж соседнего дома № 36, в освободившуюся квартиру Худякова, который занимался ремонтом швейных машинок "зингер".
      Все соседи с большой радостью восприняли это решение и на своих руках тут же перенесли наши скромные пожитки в новую квартиру.
      У папиного брата дяди Гриши один из сыновей, Рува, учился в танковом училище. Помню, летом сорокового года он вместе с пятью - шестью своими товарищами, такими же молодыми лейтенантами, пришел к нам в дом. "Свеженькие" выпускники училища в новехонькой военной форме с двумя "кубарями" в петлицах они представлялись нам - полу оборванным детишкам, носившим одни брюки на пятерых - сказочными принцами. Гости разложили на столе принесенные с собой закуски и вино, шумно и весело переговаривались, пили за свое назначение в город Белосток, а мы с завистью наблюдали за их весельем из-за перегородки. Это был последний раз, когда я видел Руву. Вся их танковая дивизия была уничтожена фашистами в первые дни войны.
      В 1941 году, после окончания семилетки, папа устроил меня на лето поработать у себя в цеху завода им. Воробъева. 14 июня я приступил к работе, а через неделю… После ночной смены 22 июня я отсыпался днем в сарае. Неожиданно в 12 часов меня разбудил отец и мы услышали по радио сообщение наркома В. М. Молотова о начале войны с фашистами. На этом кончилось мое, и без того не безоблачное, детство. Ни о какой учебе, конечно, речи уже быть не могло. 12- часовой рабочий день, без выходных я изготавливал детали для самолетов (завод стал филиалом 21-го авиазавода). Сначала из нашей семьи работали трое: папа, я и брат Фима. Старший брат, Михаил, учился в Военно- инженерной академии. Но в 42-ом Фима, как комсомолец, пошел добровольцем на фронт. Через два месяца обучения его направили под Сталинград минометчиком. Вскорости мы получили извещение: "пропал без вести". До самой своей смерти наша мама ждала его возвращения сидя часами у окна, веря, что он жив. Лишь много лет спустя, после многочисленных моих поисков и запросов, удалось выяснить, что Фима был тяжело ранен и 14 сентября умер от ран в полевом госпитале.
      Каждый день войны был тяжелым и тревожным. Особенно первые два года. Как-то в ночную смену, видимо от усталости, я заснул у станка на мгновение и мне оторвало на правой руке две фаланги пальцев.
      Был период, когда Горький бомбили почти каждую ночь. Я был в команде МПВО и во время бомбежки должен был, передав станок другому рабочему, бежать на свой пост. Во время последней бомбежки, передав станок пожилому рабочему, я, как обычно, пошел на этот пост, но едва вышел из цеха, как первая фугасная бомба разворотила крышу нашего цеха и меня волной отбросило метров на двадцать к небольшому пруду у литейки. Я оказался в воде и… полной тишине. Вижу пламя, вспышки зениток а ничего не слышу. Потом, когда бомбежка закончилась, слух ко мне начал постепенно возвращаться и - бомбежка бомбежкой, а план надо выполнять! - я вернулся в цех. И тут оказалось, что тому рабочему, что заменил меня у станка, оторвало ногу и по дороге в больницу он умер.
      Это был второй из четырех моментов в моей жизни, когда Бог уберег меня от верной гибели. Впервые жизнь моя могла оборваться еще мальчишкой, когда мы, купаясь на Оке, по - глупости, решались переплывать на другой ее берег. Однажды, когда я был уже на стремнине, рядом стала проплывать большая баржа и меня начало тянуть под нее. Людей на барже не было, а сил бороться со страшной силой, тянущей под ее корпус, у меня, мальчишки, уже не оставалось. Я понял, что сейчас утону, очень испугался и сильно закричал. На крик из трюма вышел старик и поднял меня к себе на судно. Когда я немного пришел в себя от пережитого, старик, предварительно крепко обругав, отвез меня на своей лодке на пляж.
      В третий раз Бог спас меня в 46-м году, когда я работал секретарем комитета комсомола в ремесленном училище № 40, располагавшемся под Чкаловской лестницей. Поскользнувшись во время весеннего гололеда, я попал на улице Маяковского возле Скобы под трамвай № 10. Меня протащило метров десять, кто-то закричал и вагон остановился. Когда меня вытащили из-под вагона, к всеобщему удивлению (и моему счастью!) оказалось, что я цел и невредим, не считая изодранной одежды и ссадин на теле.
      И, наконец, в 72-ом, на сорок седьмом году жизни, я был мобилизован в армию на тушение пожаров в лесах под Выксой. Однажды ночью мы так увлеклись тушением, что не заметили, как вчетвером оказались в дымовом кольце. Кругом сплошной стеной огонь, от едкого дыма все стали задыхаться. По счастью, нашему товарищу из Дзержинска в последний момент удалось обнаружить рельсы узкоколейки. По ней нам и удалось выбраться на безопасное место.
      За минувшие семьдесят пять лет моей жизни много было всякого. В начале пятидесятых, во время печально известной "борьбы с космополитизмом" пришлось мне пережить немало горьких минут из-за того, что выпало мне родиться евреем. В цеху каждый день вывешивались центральные и местные газеты с неизменными огромными фельетонами о "рабиновичах" и "хаймовичах" - ворах и махинаторах - их специально читали вслух, и окружающие со смехом и издевательскими репликами посматривали в сторону нас, пяти евреев - рабочих. Но, наряду со всеми этими горестями, трудностями и трагедиями, было в жизни немало и хорошего, радостного. Была большая любовь, выросли хорошие, добрые и честные дети, подрастают внуки и правнуки. Да, я - еврей, но вырос и жил в России, вместе с ней переживая и радости, и победы, и горести, и беды. Вот такое было мое "еврейское счастье" и я благодарен за него Богу.